Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский

– Какая крутая девочка, – сказал Игнат. – Она мне нравится! А где она теперь?

– Ты совсем дурак?

– Что?

– Включи соображаловку, – громко и злобно сказала Юля.

– А?

– Ты не спросил, как девочку зовут!

– Как? – прошептал Игнат.

– Угадай! – прорычала Юля, обнажив зубы.

– Нет… – сказал он. – Нет, нет!

– Нет, да! Да! Да!

Она выдохнула. Раскинула руки. Вытерла лоб ладонью, а потом вытерла ладонь об диван.

– Господи, как я устала. Кто бы знал… – сказала она.

– Юля, я тебя люблю, – сказал Игнат. – Я правда тебя люблю.

Встал с кресла, подошел к ней, протянул к ней руки, приглашая встать и обняться. Она хлестко ударила его по руке:

– Только дотронься!

– Я тебя очень люблю… – вполголоса сказал он.

– Сюда! – заорала Юля.

Где-то в коридоре щелкнула задвижка, и комнату ворвался коротко стриженный мужик лет сорока пяти, а на поводке у него рычал и пенил оскаленные зубы здоровенный стаффорд.

– На пол! – скомандовал мужик.

Собака напрыгнула на Игната и сбила его с ног.

– Лицом вниз! – говорил мужик. – Руки в стороны. Джей! Стеречь!

Собака села рядом, наступив лапой на руку Игната.

– Боря, – сказала Юля мужику. – Найди в кладовке чего-нибудь. Типа старый плед. Подстели под него. Пусть Джей стережет, пока он не обоссытся. Плед, чтоб он паркет не попортил. А потом выволоки его наружу и проводи до улицы. Пусть он домой бежит обоссатый. Плед выкинь в мусорку во дворе. Понял? Ладно, всё, я пошла. Потом наберешь мне.

Встала и двинулась к двери.

Вместе с ней исчезли мужик и собака.

Игнат похлопал глазами. Юля поднималась с дивана ему навстречу.

– Поцелуй меня, – сказала она.

– А где собака? – прошептал он.

– Какая собака? – спросила она в ответ, обнимая его. – Где? Ты что? Тебе что-то приснилось? Не бойся… Поцелуй меня, обними меня, сделай мне сладко, сделай мне больно, в последний раз.

– Я не хочу в последний!

– Придется, мой хороший, придется…

Зазвонил телефон у нее в сумочке.

Она засмеялась:

– Как пишут в плохих романах, «но тут зазвонил телефон!» Прости, это муж. Да, слушаю. Да, в квартире. Что? Что-что? Ага. Ладно, будем разбираться. Нет, что ты, я не волнуюсь. И ты не волнуйся. Пока. Да, да. Пока. – Она нажала отбой. – Муж мне звонит раз в год, наверное. Если что-то на самом деле важное. Интересный фокус отмочил твой старый учитель писатель Риттер! – оскалилась она. – Отрывок из моего романа он напечатал в журнале «Знамя»!

– Из нашего романа, – вдруг сказал Игнат.

– Нет, из моего!

– Тебя не поймешь. Только что ты говорила, что без меня и Виктора Яковлевича ничего бы не вышло… А теперь все присваиваешь. А вдруг он напечатал именно тот кусочек, который он сам написал?

– Мы же обо всем договорились! – возмутилась Юля. – Ты что?

– Договорились, конечно, договорились! – иронично кивнул Игнат, вдруг обозлившись на всё на свете.

Обидно было, что Юля прервала объятия, и особенно был обиден ее рассказ. Он почувствовал, что его обманули, что его целых полгода обманывали. Ему казалось: если бы он знал, кто такая Юля на самом деле, что она одновременно и сестра, и племянница Алексея Перегудова и что вот это – та самая квартира, то весь роман сочинялся бы по-другому, и вообще всё было бы по-другому. Он не знал, что именно «всё» и как именно «по-другому», но с ощущением обманутости ничего не мог поделать.

Еще он немного злился на Риттера, который втянул его в это дело. И даже на Бориса Аркадьевича Бубнова, хотя тот платил ему огромную зарплату, и еще Юля заплатила за его ипотеку из мужниных денег. Все кругом благодетели и меценаты, все кругом в своем праве, а всё равно тошнит. Именно потому, что они такие добрые, щедрые и имеют право. Игнат вспомнил, как он захотел наказать Юлю после поездки на дачу Сталина. Ей нравятся негодяи? Прекрасно. Попробуем.

– Договорились, договорились, – повторил он. – А покажи-ка мне договор.

Он знал, что никакого письменного договора не было.

– Ой-ой-ой! – жалостливо пропела Юля. – Какие мы бедненькие, глупенькие лохи! Как нас с Борисом Аркадьевичем два писателя развели. Что ж делать-то? – и уже другим голосом сказала: – Придется разбираться.

– Вперед, – сказал Игнат и встал с кресла.

– И ты меня не обнимешь на прощание?

– Нет.

– Жестокий! – сказала Юля. – Я сейчас повешусь, пожалуй. Дай мне веревочку. Пойди в кладовку, найди. Это бывшая Алешина комната. А раньше – Васина мастерская, понял? Принеси веревочку и помоги привязать к люстре. И отодвинь ковер. И тащи стул из столовой.

Снова зазвонил телефон.

– Опять муж, – сказала Юля. – С ума сойти, сколько можно. Да? Что? Ого. Ну ладно. Пока.

Игнат посмотрел на Юлю, и в голове у него все опять перевернулось.

– Прости меня, – сказал он. – При чем тут договор, авторство… Чепуха. Мне ничего не надо. Я был счастлив дружить с тобой. Мне жалко, что все закончилось. Спасибо. Я пойду.

– Нет, погоди! – сказала Юля, загородив дверь. – Приедет Борис Аркадьевич, он привезет Риттера. Будем разбираться.

– Скоро они приедут?

– Не знаю. Придется подождать. Давай пока тихонько поцелуемся.

– Давай, – вздохнул Игнат. – Но только просто поцелуемся, и всё.

– Ты как будто девушка, – сказала Юля. – Обыкновенно так девушки говорят. Вернее, говорили когда-то…

Тем временем Борис Аркадьевич приехал к Риттеру.

«Это очень смешно, – подумал Риттер, – Бубнов приехал ко мне разбираться. Наверное, он хочет быть страшным, грозным, опасным. У него расстегнут пиджак, и видно, что под мышкой в плетеной кобуре висит пистолет. А в руке у него широкий черный поводок с золотыми звездами и злой стаффордширский терьер лает, хрипит и показывает зубы».

– Чего тебе надо? – легким голосом спросил Риттер.

– Господин Риттер, вы нарушили договор. Почему вы со мной на «ты»?

– Потому что ты – моя выдумка. Наверное, последняя. А сейчас посмотри на себя. Твой грозный стаффордшир старый и беззубый, пистолет рассверлен, руки дряблые, ты ничего не можешь, тебе не сорок пять, а восемьдесят один. Потому что я начал сочинять этот роман чуть ли не в восьмидесятом году.

Бубнов! Тебе тогда было сорок пять. Смешно, но ты был старше меня! Мне было почти тридцать. И я любил одну девочку. Я ее долго любил. Она что-то тянула. Не хотела за меня замуж. Хотя я увел ее у другого, у хорошего, но совсем бестолкового мальчика, я даже удивился, как она, такая умная и трезвая, вообще могла с ним пробыть больше недели. Но она с ним пробыла год, наверное. Помрачение, опьянение, наркотик – она потом рассказала. Кофе, сигареты и Мандельштам. Курево до синевы и стихи до полуночи. Полный мрак, хотя любви выше макушки. Но ни копейки. Я был лучше этого мальчика, я тоже знал много стихов, и у меня была хорошая работа. Я приезжал к ней в Тверь. Она там жила, работала в городской газете. Но за меня тоже почему-то не хотела идти. Сейчас я вдруг подумал, что я для нее стал ступенькой к еще большей трезвости, к еще большему уважению себя самой. Может быть, она видела в себе какие-то серьезные возможности, таланты – и сомневалась, что я смогу стать ее другом и спутником на всю жизнь. Уж не знаю почему. Но – имела право. Это ведь ее жизнь.