История России. От Горбачева до Путина и Медведева - Дэниэл Тризман

На следующий день начался унизительный фарс, когда федеральные чиновники настаивали на отрицании очевидного. Были ли российские солдаты среди боевиков, участвующих в штурме Грозного? «Бред», – сказал министр обороны Павел Грачёв 28 ноября. Если бы российские военные принимали в нем участие, добавил он, то «всю ситуацию можно было урегулировать в течение двух часов при помощи одного парашютно-десантного полка». Так и было, один отказ следовал за другим, даже когда люди Дудаева пригрозили уничтожить наемников, когда российское телевидение показывало пленных солдат, выставляющих свои военные жетоны, и их опознавали в родных городах и подразделениях (одна мать сказала, что в части, где служил ее сын, ей сообщили, что он был «в командировке»), когда солдат в своих подразделениях вербовали агенты ФСБ. Наконец, 1 декабря Грачёв признал федеральное участие, хотя операция не проходила под контролем Министерства обороны. Командир Кантемировской дивизии, генерал Борис Поляков, чьи новобранцы были завербованы под его руководством, сердито ушел в отставку.

В конце концов благодаря усилиям либеральных парламентариев и некоторых закулисных участников переговоров, большая часть захваченных россиян была освобождена. Но жребий был брошен. 29 ноября российские самолеты разбомбили аэропорт в Грозном. Две недели спустя, 11 декабря, началось наземное вторжение.

Этническое возрождение России

Прежде чем вернуться к войне, стоит принять во внимание ситуацию, в которой она произошла. Со своими огромными размерами, своей историей миграций и завоеваний Россия состоит из несметного количества малых этнических групп – от чукчей-оленеводов и ненецких шаманов до мусульманских аварцев и тувинцев, владеющих горловым пением. Российская перепись 1989 года установила 105 национальностей, включающих более тысячи членов. Этнические русские доминировали, составив 81,5 % населения, а затем шли татары (3,8 %), украинцы (3,0 %), чуваши (1,2 %) и башкиры (0,9 %). Чеченцы, насчитывающие 899 000 человек в 1989 году, заняли восьмое место.

Планируя административную организацию России, Сталин отдал крупнейшим неславянским этническим группам их собственные автономные республики. К 1992 году после чечено-ингушского раскола их было 21. На бумаге эти республики имели более расширенные права, чем другие 68 регионов страны. Они имели право на свои собственные конституции и официальные языки; их главы правительства служили в силу занимаемой должности в правительстве России; их границы не могли быть изменены без согласия своего правительства. Восемь республик, сосредоточенных на Северном Кавказе и вдоль Волги, были традиционно мусульманскими (Адыгея, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Чечня, Ингушетия, Дагестан, Татарстан и Башкортостан). Еще три (Калмыкия, Бурятия, Тува) были исторически буддистскими.

Остальные 68 регионов распались на несколько частей. Во-первых, было 49 областей, а также шесть краев, которые на практике имеют такой же статус и такие же права. Единственным отличием было то, что края могли содержать в себе малонаселенные автономные округа, которых в 1992 году было десять. Хотя автономные округа были названы в честь меньших нероссийских этнических групп, они не имели дополнительных прав и подчинялись как федеральному правительству, так и окружающему краю. Два города федерального значения – Москва и Санкт-Петербург – имели тот же статус, что и области с краями. Наконец, Еврейская автономная область на границе с китайской провинцией Хэйлунцзян существовала для того, чтобы доказать, что сталинский Советский Союз не участвовал в антисемитизме. Расположенный в одном из самых заболоченных уголков Дальнего Востока, он был населен, главным образом, нееврейскими этническими русскими.

Руководители автономных республик начали принимать свои конституции, гимны, флаги и даже объявляли себя суверенными государствами.

Когда гласность устранила все предыдущие запреты, вспышка национализма, казалось, покатилась от стран Восточной Европы и Балтии. От Карелии на финской границе до Республики Саха в Восточной Сибири руководители автономных республик начали требовать новые культурные и политические права, принимать свои конституции, гимны, флаги и, утверждая превосходство своих законов над федеральными, даже объявляли себя суверенными государствами. Декларация о суверенитете Чечено-Ингушетии на самом деле вышла довольно поздно; это была 14-я республика в составе России, которая хотела стать суверенной. Некоторые националисты призывали изменить границы. В Южной Сибири бурятская партия агитировала объединить российскую Бурятию с Монголией, а некоторые алтайцы и хакасы мечтали о тюркских республиках в Сибири. В Татарстане националисты на полном серьезе потребовали от Москвы начать мирные переговоры по поводу прекращения войны, которая шла со времен Ивана Грозного, разграбившего Казань в 1552 году. В марте 1992 года на референдуме, созванном татарским правительством, 61 % избирателей поддержали утверждение суверенитета республики. Москва, как говорят, перевела войска до границы республики.

Татарстан и Чечня были самыми рьяными охотниками за автономией.

Для тех, кто видел всплеск первичного национализма в восстаниях литовцев и грузин, этническое пробуждение России выглядело так же. Национальности, которые ассимилировали благодаря россиянам, а позже советским людям, теперь начали вновь появляться. При ближайшем рассмотрении процесс выглядел менее спонтанным. Если бы мощное, исторически сложившееся чувство государственности побудило появление демонстраций и требований автономии, можно было бы ожидать сильного давления со стороны групп, которые сильнее всего отличались от русских в культурном и лингвистическом плане и которые больше всего подвергались преследованиям. На самом деле в республиках, где большинство людей говорили на русском[130]языке, требования автономии были не менее вероятными, чем там, где почти все говорили на языках меньшинств. Как ни странно, чем больше этнических русских было в республике, тем быстрее она объявляла суверенитет. Ни группы, депортированные Сталиным, ни те, кто недавно пережил насильственные этнические столкновения с местными русскими, не были сепаратистскими. Это правда, что две традиционно мусульманские республики – Татарстан и Чечня – были самыми рьяными охотниками за автономией. Но среди других республик мусульманские традиции не были столь популярны. Большинство руководителей республик также не воплощает в себе образ националиста. Как и номенклатурные националисты в Узбекистане и Украине, узнавшие о своих этнических корнях (см. главу 5), многие руководители автономных республик России незадолго до этого были типичными аппаратчиками. Вторая область, объявившая суверенитет в августе 1990 года, была Республика Коми – просторы девственного леса и тундры в Северной России. Активистом, поддерживающим коренные народы Коми, был не кто иной, как Юрий Спиридонов – этнический русский нефтяник-шахтер и партийный работник, уроженец Омска, получивший образование в Свердловске. Он однажды попал в неприятную ситуацию, проигнорировав обратившегося к нему на языке Коми: «А ты говори так, чтобы тебя понимали». Жители Коми были одним из самых ассимилированных меньшинств. К началу 1990-х годов они составляли лишь 23 % от местного населения; почти две трети из них говорили дома на русском. С другой стороны, в Республике Коми имеются месторождения угля, нефти, газа, золота и алмазов, которые местные лидеры, понятно, надеялись взять под свой контроль. Среди других ранних декларантов за суверенитет были давний аппаратчик Минтимер Шаймиев в Татарстане и Виктор Степанов в Карелии.