Конфуций - Владимир Малявин

Тогда за дело взялись ученики и на собственные средства устроили своему товарищу роскошные похороны, о которых мечтал его отец. Конфуций не скрывал своего недовольства: «Янь Юань считал меня своим отцом, а я не смог отнестись к нему, как к собственному сыну, – воскликнул он. – Я не виноват, мне помешали!»

Засим споры были окончены, и ученики проводили останки Янь Юаня до их последнего пристанища, а потом носили по усопшему траур, как по родному брату.

От всех этих переживаний Учитель Кун занедужил и слег. Услыхав про его болезнь, Цзи Канцзы прислал ему какое-то снадобье, изготовленное его личным лекарем, но Конфуций отверг подарок. «Не зная, что это за лекарство, я не буду его принимать…» – пробормотал он. Ему становилось все хуже. По городу поползли слухи, что Учитель Кун при смерти. И вот однажды утром в гости к больному пришел сам Ай-гун в сопровождении своих знатнейших сановников. Конфуций не имел сил встать, но пренебречь этикетом, конечно, не мог и велел положить на него сверху парадную одежду, а в руку вложить скипетр советника. Теперь государь мог без особого труда вообразить, что престарелый Учитель стоит перед ним в полном ритуальном облачении.

Желая подбодрить больного, Ай-гун завел с ним разговор на темы, как он знал, приятные ему, – о церемониях и музыке, древних книгах и реликвиях. Он даже спросил, кто из учеников уважаемого учителя более всего преуспел в учении – глядишь, приблизят его ко двору, дадут хорошую должность… Но все эти расспросы не вызвали в Учителе Куне воодушевления.

«Прежде у меня был ученик по имени Янь Юань – вот он любил учиться, – сухо ответствовал Конфуций. – А теперь он умер, и у меня больше никого нет…»

На том и закончилась беседа знаменитого учителя с государем. А потом в доме Конфуция собрались старшие его ученики, пришедшие со словами признательности и утешения. Многие из них уже высоко продвинулись по служебной лестнице и предстали перед наставником в парадных одеяниях, держа в руках свои чиновничьи таблички-скипетры: посланники и секретари, распорядители и писцы, начальники управ и командиры гарнизонов. Ни дать ни взять – аудиенция в царском дворце! Конфуций и тут не выказал никакой радости, напротив, был не на шутку рассержен. «Кого хотите вы обмануть? – вскричал он слабым голосом. – Неужто вы думаете, что сможете обмануть Небо?» Лишний раз напоминают нам эти слова о том, что Конфуций вовсе не считал учение только подспорьем в службе, что он видел в своей школе интимный и доверительный круг хранителей сокровенной правды традиции, а не место, где учатся будущие министры. Но его не оставляли мрачные предчувствия. Однажды он признался: «Мое дело, кажется, безнадежно. Уже давно я не вижу во сне Чжоу-гуна…»

Он оправился от болезни, снова засел за книги. Одинокий, как никогда ранее. Теперь вслед за Цзы-Гуном и другими его покинул Цзы-Лу – старейший, преданнейший ученик, уже давно и не ученик даже, а близкий и верный друг. Слава о талантах и необыкновенной честности Цзы-Лу давно уже облетела всю Срединную страну, и даже иноземные послы, приезжавшие в Цюйфу, больше верили слову Цзы-Лу, чем клятвам вождей «трех семейств». И вот старый знакомый Конфуция, вэйский вельможа Кун Юй, предложил Цзы-Лу стать советником юного правителя царства Вэй. Цзы-Лу принял предложение, наскоро собрался… Конфуций вышел проводить своего воспитанника за городские ворота и долго смотрел вслед удаляющейся колеснице. «Какой честный человек! – неожиданно воскликнул он. – Боюсь, не суждено ему умереть своей смертью». Старый учитель как в воду глядел. Очень скоро Цзы-Лу погиб в сражении, решив до конца защищать своего господина. Вражеский меч вонзился в него, когда он поправлял помятую в бою шапку. Такой был человек Цзы-Лу: он не мог встретить врага небрежно одетым.

А в царстве Лу весной того же года на большой царской охоте загонщики убили невиданного зверя. Добычу взвалили на повозку и привезли в столицу, чтобы показать придворным ученым. Никто не мог опознать это животное. Тогда позвали Конфуция, и тот сразу же определил: охотники убили единорога – вестника державной власти. Последний раз это волшебное животное появлялось, по слухам, ровно семьдесят лет назад, в год рождения самого Конфуция. И вот теперь его привезли в столицу мертвым. Недоброе предзнаменование!

Рассказом о гибели единорога заканчивается Конфуциева летопись «Весны и осени». Символический смысл подобной концовки не нуждается в пояснениях. Еще рассказывают, что, завершив свои ученые труды, семидесятилетний Конфуций призвал к себе Цзы-Гуна и сказал ему: «Все кончено! Никто в целом мире так и не понял меня…»

– Учитель, почему вы говорите, что никто не понял вас? – удивился Цзы-Гун.

– Я не виню Небо, я не виню людей! – продолжил, словно не слыша этого вопроса, Конфуций. – Я лишь весь отдаюсь учению и пестую в себе возвышенные устремления. Наверное, только Небо знает, кто я такой!

В последний раз Учитель Кун сказал о главной тайне своей жизни – о ненарушаемом, но внушающем столь же нерушимое доверие безмолвии Небес.

О чем говорил, прощаясь с миром, старый Учитель? О себе? Что ж, и о себе тоже. Что было, то было: не признали, не оценили… Но все-таки в своем последнем слове, по сути, в своем завещании людям этот великий в своей скромности мудрец говорил не просто о своих обидах, но о глубочайшей и вечной тайне всечеловеческого Великого Пути. Ибо правду не дано знать даже самому сообразительному, самому ясному уму, но невозможно усомниться в том, что она есть. И чем меньше знают о ней, тем крепче можно ей доверять. Человек, чтобы оставаться – но и стать! – человеком, не может без таинства. И все же ему, в сущности, нечего скрывать. Жизнь сама обернется культурой – этим ярким фейерверком огней, освещающих сокровенное присутствие родового, неумирающего Человека. В этой бездонной неопределенности внутренней жизни, требующей от нас великой твердости духа, человек осуществляет свое настоящее – не придуманное, даже непонятное – призвание. Истинный мудрец проходит через этот мир неузнанным…

Теперь земной путь Учителя подошел к концу: он сказал все. Одинокий, лишившийся любимых учеников и друзей былых лет, доживал он свои дни в том самом доме, где вырос, уже почти никого не принимая, часто отказываясь беседовать даже с близкими людьми. Вот и с Цзы-Гуном, изредка навещавшим учителя, он не хотел говорить ни о велении Небес, ни о природе человека, ни о тайнах мироздания. Он вычерпал свою истину до дна – и она расплескалась по миру пестрой мозаикой жизни. Имеющий глаза да увидит!

Так прошел еще год. И однажды к Цзы-Гуну явился посыльный, передавший просьбу учителя навестить его. Служебные дела не позволили Цзы-Гуну отправиться тотчас, и он подъехал к знакомому дому, когда солнце уже клонилось к закату. Учитель Кун неспешно прогуливался во дворе, опираясь на посох. «Почему ты пришел так поздно?» – по-стариковски ворчливо встретил он лучшего своего ученика и, не дожидаясь ответа, вдруг затянул надтреснутым голосом странный куплет:

Учитель и ученик молча зашагали по дорожке к дверям дома. «Во времена дома Ся, – внезапно прервал молчание Конфуций, – гробы усопших предков ставили у восточного входа в родовой храм. При правителях Чжоу гробы ставят у западного входа. А при доме Инь гробы ставили между колоннами, как раз посередине. На днях мне приснилось, что я сижу между двух колонн и вкушаю жертвенные яства. Видно, род мой и вправду идет от дома Инь!»