В когтях германских шпионов - Николай Николаевич Брешко-Брешковский

плаще и в каске. Но в том-то и беда, что дорога шла узкая, — двум крестьянским подводам не разминуться, не говоря уже о внушительных двенадцатиместных автомобилях. И объехать было мудрено, так как вдоль всего пути непрерывно тянулись глубокие канавы.

Могли бы помочь преследователям разве только еще дозоры и патрули, встречавшиеся по дороге. Но, во-первых, извольте остановить бешено мчавшийся автомобиль… Самого монументального всадника сметёт и отбросит, как игрушку. Да и кому охота рисковать? Во-вторых же, все встречные немцы были полны самого ошеломляющего недоумения. Извольте в самом деле разобраться! Перестрелка между автомобилями. И в том, и в другом — свои же германские офицеры.

Сам премудрый Соломон беспомощно опустил бы руки перед разрешением такой головоломной задачи. Тем более, приходилось решать задачу мгновенно. Одно искрометное мелькание — и всё три машины уже, чёрт знает где, несутся в густых облаках пыли…

Кронпринц с адъютантами своими уповал на чудо. Ему казалось, что дерзкий двойник встретит на своём бегу целую баррикаду из брёвен или даже деревьев. И тогда уже нет никакого спасения. Но откуда же взяться баррикаде, если штабу корпуса, кругом растерявшемуся, не явилась самая простая мысль дать знать по телефону на передовые позиции, чтобы там задержали, какой угодно ценою, переодетого русского офицера? Правда, крайние линии германского расположения не пересекали дорогу, но все же она была в немецких руках, и можно было выслать кавалерийский разъезд с каким-нибудь заградительным материалом. Или за отсутствием его можно было просто перекопать дорогу. Но ничего этого не было сделано, и автомобиль, миновав последние германские линии, покрывал уже нейтральную зону. Преследователи, боясь увлечься и уже, в свою очередь, из охотников превратиться в дичь, отстали.

Опасность миновала. Василий бросил на дно машины оба карабина с до обжога раскаленными стволами. Сгоряча, в пылу перестрелки, он и не заметил, сколько выпустил патронов. И лишь теперь увидел, куда более дюжины разбросанных там и сям медных обойм.

Герасимов повернул к нему свое вспотевшее, улыбающееся лицо.

— Ну что, князь?

— Да что, жарко было, одно скажу! Знаете, я, как мальчишка, молился Богу, чтобы ухлопать кронпринца. Ведь был момент, когда расстояние между нами было шагов сто двадцать и я успел его разглядеть. И даже лучше, чем когда мы съехались лицом к лицу возле штаба. И было такое впечатление, словно я видел себя в зеркале. Жутко стало, до чего я похож на этого мерзавца! Но, смотрите, смотрите, аэроплан!.. И вдобавок, немецкий "таубэ"!..

Аэроплан летел на высоте приблизительно тысячи метров. Но не было в полете ни веры в себя, ни плавности. Видимо, там, наверху, не все обстояло благополучно. Замедленный ход. Какие-то дергающиеся зигзаги. Словно голубок — сверху он действительно казался крохотным голубком, — чуя свои последние минуты, чертил клювом по воздуху какие-то загадочные буквы, быть может, последнюю волю.

Реял след за аппаратом в виде густого, зловещего дыма. И все ниже и ниже скачками опускался "таубэ", точно прицеливаясь, куда б он мог спуститься на сжатом побуревшем поле.

Герасимов остановил машину и, сняв автомобильные очки, вооружился биноклем.

— Ого! Да голубок-то, видимо, пощипан! Оказывается, полёт над нашими позициями даром им не обошелся. Я думаю, что пуля продырявила бак. с бензином, и все вытекло. И вот у них нет пороху продолжать свой путь… Все спасение в планирующем спуске. Хотя это спасение весьма гадательное… Ведь мы же, князь, на что-нибудь да пригодимся с вами?

— Я думаю, — ответил Василий, вкладывая обоймы в тот и другой карабины.

А "таубэ", дрогнув несколько раз и словно удержавшись на какой-то невидимой поверхности, камнем вдруг полетел вниз. Планирующий спуск удался. Аппарат сел на сжатом бугорчатом поле, в тысяче шагов от дороги. И видно было, как, слезая, закопошились две фигуры. Вот они уже на земле и стоят под прикрытием в нерешительности, не зная, кто сидит в автомобиле, свернувшем с дороги — свои или чужие? Друзья или недруги?..

Когда расстояние сократилось шагов до трехсот, Герасимов остановил машину, взял протянутый князем карабин и слез. Сошёл и Василий.

Потерпевшие аварию летчики, введенные в заблуждение каскою, сиявшей на осеннем солнце острым шишаком, в первую минуту уверены были, что имеют дело со своими.

Их было двое. Один повыше, одетый спортсменом, другой поменьше, весь в коже: кожаный шлем, кожаная куртка, кожаные штаны.

Этот кожаный человек крикнул по-немецки:

— Доставьте нас в штаб!.. Русские подстрелили нас!..

— Идите сюда с поднятыми руками и бросьте ваше оружие! — ответил Василий.

Летчики, смекнув что-то неладное, перекинулись между собою парою отрывистых фраз. Ответил высокий. И ответил по-русски:

— Ошибаетесь. Вы так дешево не получите нас!.. Руки наши не для того, чтоб их поднимать. А совсем для другого…

И в доказательство — высокий, согнувшись и юркнув под прикрытие аэроплана, выстрелил оттуда. Примеру его последовал и спутник в кожаном. Тоже спрятался и тоже выстрелил.

— Я им не завидую, — сказал Василий. — У нас целый бронированный форт, и мы его чудесно используем… Неправда ли, поручик?

И оба спрятались за автомобиль, и началась перестрелка. Пули врагов то и дело впивались в деревянные части машины, щелкались в металлическую облицовку.

Вооруженные револьверами противники стреляли метко. Едва кто-нибудь из русских высовывал голову из-под прикрытия, желая тщательней прицелиться, пули немцев проносились близко… Одна из них ударилась о шишак улана, и медное, полое внутри острие согнулось.

Взаимный обстрел продолжался минут двадцать и пока существенных результатов — никаких.

— Сдавайтесь, — предложил Герасимов.

В ответ — выстрелы.

Все это происходило в самом центре так называемого "мёртвого пространства", и ни те, ни другие не могли ждать ниоткуда помощи. Надо было надеяться лишь на самих себя. Победят те, у кого больший запас патронов и… нервов…

Но и в этой борьбе сказалось преимущество карабина. Герасимов лёг, утвердил свое оружие на спице колеса и замер в прицеле. И после коротко и сухо щёлкнувшего выстрела из неприятельского лагеря донесся крик ярости. Это кричал высокий. Его товарищ в кожаном костюме не мог кричать, убитый наповал. Двое против одного — это уже легче.

— Сдавайтесь!

Новый крик ярости, и пуля пробила верхнюю часть защитной шофёрской фуражки, неосторожно высунувшегося поручика.

Оба, Василий и Герасимов, замерли на миг, наблюдая, как распорядился высокий с трупом летчика. Он посадил его лицом к неприятелю, одним плечом прислонив к деревянным частям шасси, а из-за другого плеча отстреливался, маскируя таким образом свою особу. И хотя с трезвой немецкой точки зрения высокий решил защищаться трупом своего спутника, трупом, которому "теперь все равно", однако было что-то циничное и кощунственное в этом