Месть - Владислав Иванович Романов

сути-то многие из них никакие не враги, Левон, а просто несчастные люди, которые попали в жернова наших партийных просчетов и перегибов. Пусть даже кто-то из них был нашим врагом, но они должны чувствовать не только карающую руку власти, но и прощающую, милосердную…

Они сидели вдвоем в доме Левона за прощальным столом, накрытом щедро и хлебосольно, и Кирову впервые кусок не лез в горло. Он неожиданно умолк и несколько секунд смотрел на отретушированный фотографический портрет Сталина, висевший в гостиной Мирзояна. Гладковыбритый, с мудрым снисходительным взглядом, Коба на этом парадном фотоснимке совсем не походил на себя настоящего. Он выглядел кротким, доверчивым и невинным, кого легко было обмануть и от кого, казалось, скрывали страшные злодейства. Легкая полуулыбка светилась в глазах вождя, словно он повторял всем одну и ту же фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселее, как вы думаете?!»

Коба однажды показал Кирову английский журнал, где какой-то знаменитый биолог с восторгом писал о великой сталинской душе, что советский вождь по ночам тайком ходит на товарные вокзалы и помогает обыкновенным грузчикам разгружать вагоны. Коба очень смеялся.

— Но это же глупость! — проговорил Киров.

— Это, по их понятиям, и есть социализм, — отозвался Сталин. — Ленин когда-то поднес одно бревно на субботнике, а мы сами уже десять лет про это говорим. Так и тут. Пусть пишут. Разве не приятно, когда известный лейборист Гарольд Ласки заявляет на всю Англию: «Никогда в истории человек не достиг такого совершенства, как при советском режиме». Или вот, Линкольн Стеффенс, американский журналист: «Я видел будущее и оно действует». А это Эдмунд Вильсон, литературный критик: «В Советском Союзе я себя чувствовал, как в святыне морали, где не перестает светить свет». В Нью-Йорке мы рекламу из огней установили и там такая надпись: «Иди в Советскую Россию, где осуществляется величайший в мире эксперимент — среди мириада красочных национальностей, чудесных пейзажей, великолепной архитектуры и экзотических цивилизаций!» Сам текст составлял. А вот еще, — Сталин ткнул в жирный заголовок на всю журнальную полосу: «Советский коммунизм — новая цивилизация». Когда мне становится хреново, я почитаю эти журналы и говорю себе: «Нет, верной дорогой идете, товарищи! — как любил говорить Ильич», — и Сталин снова засмеялся.

Киров тогда подумал о том, какие огромные деньги тратятся на всю эту журналистскую трескотню о райских кущах в СССР. Хорошо хоть рабочие, живущие впроголодь, об этом не знают. Но в этом и состоит, наверное, коммунистическая экзотика. Киров становился злым. Он сопротивлялся этой злости, но она, подобно ржавчине, разъедала его.

— Почему ты ничего не ешь? — огорчался Левон. — Такой гость в моем доме, счастье для меня на весь год, а ты даже ничего не попробовал. Исправим все, Сергей Миронович. И этим твоим переселенцам поможем.

— Они не мои, Левон, они наши, — уточнил Киров.

— Конечно, наши! Преступники, но наши! — рассмеялся Мирзоян. — А Сталин тоже так думает, как мы? — помолчав, шепотом спросил Левон.

— Он тоже так думает, — помедлив, ответил Киров.

33

Шел уже седьмой месяц, а Леонид Николаев все еще сидел без работы, без копейки денег в кармане, с жестокой откровенностью занося в дневник: «Деньги на исходе, берем взаймы, весь мой обед сегодня состоит из стакана простокваши». Но самым страшным и мучительным было смотреть на детей. Оба сына жутко исхудали. Старший, Леонидик, еще держался, а Марксик то и дело плакал и просил есть. Хорошо хоть уродилась картошка, Николаев собрал шесть мешков, но на них долго не продержишься. Он посчитал, что можно протянуть до Нового года, а что потом есть?

Он написал письма во все инстанции, откуда только могла прийти какая-то помощь, но все — и Сталин, и ЦК партии — молчали, словно такого члена партии «Николаева Л. В.» совсем не существовало.

«Мне нечего скрывать от партии, — пишет он в ЦК ВКП(б), — я предупреждал в своих письмах-заявлениях не один раз — но никто не хочет понять этого. Мне жизнь не   н а д о е л а,   я с малолетства боролся за жизнь, но сейчас я не только обессилен и беспомощен помочь людям, но у меня самого завязалась борьба не на жизнь, а на смерть.

Я редко когда ошибался. Я решил пройти и создать школу решимости и твердости умереть за правду, за идею…

Привет царю индустрии и войны — СТАЛИНУ».

Из газет он узнал, что вернулся Киров. Его не было два месяца, и теперь можно было осуществить свой план. После того объяснения, когда Мильда объявила ему, что хочет с ним расстаться, они почти перестали разговаривать друг с другом. Спать она перебралась в детскую, и практически они жили врозь. Правда, Николаев сам выкопал всю картошку, а поскольку он ее и сажал, то считал себя вправе пользоваться ее запасами, еще брал от Мильды хлеб и изредка стакан простокваши, которую любил до умопомрачения с детства. Обедать частенько ездил к матери и сестре, иногда забегал в столовую для голодающих, где давали тарелку супа и кусок хлеба.

Нет, Мильда его не попрекала. Наоборот, когда они перестали спать в одной постели, она сделалась мягче, добрее, вечером постоянно звала ужинать, он чаще всего не выходил из комнаты, и она приносила ему то кусок черного хлеба с картошкой и селедкой, то дополнительно стакан любимой простокваши, то бутерброд с колбасой. Мильда старалась, как могла, разнообразить и стол, детям нужно было есть и что-то мясное.

Все эти два месяца до возвращения Кирова Николаев еще на что-то надеялся, но вот он вернулся, и Мильда будто проснулась: дольше задерживалась у зеркала, дольше разглаживала юбку и блузку, дольше прихорашивалась. В квартире вдруг появился запах духов, до сих пор Мильда редко ими пользовалась, и рыженький круглолицый Марксик, так похожий на их ленинградского вождя, недоуменно спрашивал:

— А чем это так сладко пахнет, папа?

— Так смерть пахнет, сынок, — однажды ответил ему Николаев, и теща возмущенно его отчитала. Но изгнанник партинститута не солгал. Он уже носил в портфеле револьвер, и ранним утром спешил, как на работу, на улицу Красных Зорь, где жил Киров, пока только издали наблюдая, как подъезжает к подъезду черный «форд» с охраной и два крепких охранника, выскакивая