Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт

— Вот перед вами ментальность типичного милитариста. Она оперирует за пределами рассудка, понимания и чисто человеческих категорий. Вот так и дошло до этой войны, стоившей жизни миллионам немцев и принесшей лишь отчаяние и разруху. Но когда речь шла о выработке средств предотвращения се, кое-кто так и не смог побороть химеру своей узколобой исполнительности.

Я попытался вовлечь в беседу и Дёница; тот не пожелал, начав вдруг рассуждать о цветах в саду за окном. Когда накрыли столы, я со всей ясностью понял, что Дёниц на стороне обвиняемых свидетелем военных, которые, по мнению последнего, вместе с Гитлером и есть главные виновники войны. Наконец к нам присоединился Папен.

— Очень жаль, что мы с вами тогда не были близко знакомы. Не хватало тех, кто мог бы противостоять Гитлеру. Даже генералы не могли рассчитывать на поддержку.

— Нет, как раз генералы и проявили себя никуда не годными! — не согласился Шахт.

— Если бы отыскался десяток людей решительных, которые в решающий момент не струсят, этого бы хватило вполне, чтобы покончить с Гитлером. И миллионы людей были бы спасены! Но когда дошло до дела, генералы, как водится, щелк каблуками; добропорядочный Нейрат тихонько отошел в сторону — поймите, я не желаю переходить на личности, но людей, готовых идти до конца, до самого конца, было действительно мало.

Послеобеденное заседание.

Во время обеденного перерыва Шахт заявил мне, что это конец легенды о Гитлере, теперь распад всей системы налицо. Фриче снова чуть не плакал, и снова надел свои очки с затемненным стеклами, чтобы никто не видел его глаз.

— Напротив, друзья мои, — считал он, — это скорее как раз начало легенды о Гитлере.

— Вы считаете, что немцы, узнав о продажности гитлеровского режима, его интригах и скандалах, вознесут Гитлера еще выше? — спросил я его.

И тут меня перебил Зейсс-Инкварт:

— Нет, но здесь слишком уж много грубых мазков — масса интриг, покушений. Мне кажется, это только оттолкнет немецкий народ.

Тюрьма. Вечер

Камера Шахта. Шахт рассуждал на тему легенды о Гитлере.

— Вы попытались объяснить, что все эти покушения на Гитлера могут стать основой для возникновения новой легенды об ударе кинжалом, как мы это знаем по опыту периода после первой мировой войны. Но все, что мы услышали из свидетельских показаний, наносит сильный ущерб авторитету Гитлера. Задумайтесь над такими фактами: генерал-полковник Фрич приходит к Гитлеру и, дав ему честное слово, заявляет, что выдвинутое против него обвинение в мужеложстве надумано. После этого Гитлер, глава государства, лично вводит в кабинет мальчишку с «голубой» панели и устраивает Фричу очную ставку с ним. Вы только задумайтесь над этим — глава германского государства принимает на веру слова какого-то гомосексуалиста, подонка с панели, но не желает верить честному слову верховного главнокомандующего сухопутных войск. Нет, такого ему ни один немец не простит!

Шахт повторил то, что уже говорил за обедом о десятке готовых идти до конца людей.

— А теперь Папен удивляется, почему же я не заручился его поддержкой. Бог мой, как я мог решиться на такое, когда своими глазами видел, как он молча взирает на то, как нацисты предательски убивают одного за другим его подчиненных, а он невзирая ни на что продолжает им подыгрывать? После аншлюса я подумал, что он порвет с ними, но йотом он вдруг снова принимает должность посла. И вот хочу спросить вас, можно, взяв в союзники такого человека, решиться на антигитлеровский заговор? Теперь и он против Гитлера. Нет, не было ни одного, кто тогда был настроен антигитлеровски!

26 апреля. Попытки Геринга повлиять на свидетелей

Утренние заседание.

(Геринг попытался краем глаза уследить за реакцией судей и остальных обвиняемых на его разоблачения, одновременно пытаясь продемонстрировать залу свое напускное равнодушие.)

Во время перерыва в утреннем заседании доктор Штамер, явно расстроенный вскрывшимися фактами оказать давление на свидетелей, которые нанесли несомненный ущерб его репутации адвоката, направился к Герингу и, по словам охранников, зачитал ему заявление, которое намеревался передать суду. Он подвергал сомнению правдивость показаний свидетеля и требовал допросить Геринга по вопросу об оказании давления на свидетелей и интригах, в которых участвовал Геринг. Однако бывший рейхсмаршал особого рвения не проявил, явно желая похоронить всю эту историю. Доктор Штамер настаивал на том, что Геринг обязан выразить свое отношение к выдвинутым против него обвинениям, чтобы оправдать себя. Геринг посоветовал своему защитнику оставить все как есть до того момента, когда он, тщательно обдумав все обстоятельства, не примет окончательное решение.

После этого Геринг обратился к членам своей группировки, дав разговору иное направление и затронув свои излюбленные темы.

— Не тревожьтесь — англичанам нас не прикончить; даже в союзе с русскими им нас не прикончить; а если к ним даже присоединится и Америка, то все они будут приканчивать нас дьявольски долго. Если мы попытаемся выступить против них вновь, то тогда им нас уже голыми руками не взять!

Милитаристы из окружения Геринга, Риббентроп и сидевший с отсутствующим видом Гесс горячо поддержали бывшего рейхсмаршала и не скрывали радости, выслушав очередную порцию исторических бредней. Ему, хоть и ненадолго, но все же удалось отвлечь их от его позора.

Обеденный перерыв. За обедом Герингу предстояло окончательно убедиться, что ни один из обвиняемых его стороны не принял. С мрачным видом он торчал в своем углу отсека для приема нищи и даже не отважился на свое рутинное прохаживание, чтобы лишний раз не стать объектом косых взглядов своих подельников. Покончив с едой и вернувшись в зал, он заявил доктору Штамеру, что обдумал его предложение и пришел к убеждению, что поднимать этот вопрос снова нецелесообразно.