КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - Георгий Почепцов

Разобравшись с героями, наш блогер увидел странный «триумвират» во главе этого списка: «В целом вот так интересно ТОП-3 главных детских героев брежневской поры в СССР занимали: придурок Незнайка, балбес Буратино и дурачок (дурачок?) Чебурашка. И именно эти три героя были в СССР по настоящему брендированы, как это делалось у проклятых капиталистов: книги, мультфильмы, грампластинки, уличные визуальные образы и т. п. Почему в стране, которая декларировала, что чуть ли не все основные научные силы мира сосредоточены в СССР, героем был не Знайка, а Незнайка? Почему Мальвина, которая заставляет учиться, идет раздражающим фоном, а любуются все придурком Буратино? И вообще, случайно ли, что в итоге, после развала СССР бывшие советские дети стали строить капитализм не по образцам, которые можно было брать в США или Западной Европе, а по шаблонам, которые были очерчены в одной из историй про Незнайку („Незнайка на Луне")? Наконец, случайно ли, что современные любители СССР в массе своей представляют эдакого совокупного клона Незнайки, Буратино и Чебурашки одновременно? У них, как у Буратино, деревянная голова. Они как Незнайка уверены, что их ограниченное видение мира — это истина в последней инстанции. Наконец, они как Чебурашка инфантильно хлопают своим глазенками и плаксиво требуют, чтобы взрослые люди вокруг жили по упрощенным правилам хорошего поведения для детей. Случайно ли это? Конечно же это не случайно» [14].

Правда, автор забывает, что дело еще и в том, что отрицательный герой легче становится главным персонажем, поскольку у него лучшие возможности по развитию сюжета. К тому же, видимо, как сегодня мы узнали, анализируя фейки, что негативные новости распространяются лучше позитивных, так и здесь у негатива есть свои «плюсы».

В любом случае перед нами происходит замена базовой мифологии. Ее не смогли или не захотели проконтролировать ни КГБ, ни ЦК КПСС. Причем в ключевые годы после 1968-го, когда, как считается, началось определенное закручивание «гаек» после чехословацких событий.

Еще одной причиной мог стать чисто количественный рост городского населения в СССР. По годам соотношение городского и сельского населения было таким: 1959: 48–52, 1970: 56–44, 1976: 61–39 [15]. Да и если бы городского населения было меньше, все равно именно оно создает виртуальный продукт для всех: и для сельского, и для городского населения.

Однако чтобы воспитать детей по-новому, для этого следовало помочь и взрослым, заложив на поколение раньше первые приметы смены. Этот прорыв можно увидеть по объемам иностранной литературы и ее гигантскими тиражами, который производился в послевоенное время в СССР [16]. Эта тенденция существенно поддерживалась и тем, что так издательства поправляли свое финансовое положение, а партийные издательства пополняли партийную кассу.

Литература в советское время была больше, чем просто литература или учебник литературы. Это был основной смыслообразующий поток, который не так развлекал, как сегодня, а строил мозги сегодняшним и завтрашним гражданам.

Меняя литературу, запрещая ее, мы получаем в результате другой набор людей. Сталинское время так и конструировало советского человека, включая еще помощь кино, отголоски чего мы видим и сегодня. Есть даже такая книжная истина, что не вовремя прочитанная книга уже не работает так, как если бы прочесть ее в нужном возрасте.

Переводы вступали в естественное противоречие с никуда не исчезнувшей идеологией. Их редактировали, кромсали, но суть сохранялась, и читатель тоже [17–19]. Читатель все равно оценивал переводную литературу как более интересную, что особенно касалось художественных и научных текстов.

Но преданные партии лица могли читать то, что переводилось только для них. Это делала редакция спецлитературы издательства «Прогресс»: «В марте 2011 года в большом, посвященном его юбилею интервью телеканалу „Вести 24” Михаил Горбачев сказал, что признателен издательству „Прогресс” за книги, позволявшие ему иметь объективную информацию об отношении Запада к перестройке. И между прочим заметил, что сохранил в своей личной библиотеке 300 экземпляров книжек, которые пришли к нему по спецрассылке.

Если подходить формально, то Михаил Горбачев нарушил режим секретности. Эти книги после прочтения полагалось сдавать в спецхран. Потому что издания, о которых вспомнил бывший Президент СССР, выпускались в рамках одного из самых секретных проектов отдела пропаганды ЦК КПСС. В редакции „специальной литературы”, которая до августа 1991 года в строжайшей тайне работала под крышей книжного издательства „Прогресс” под неустанным контролем КГБ» [20]. Это были книги, запрещенные Главлитом, но повествующие чаще всего о Союзе. Их малые тиражи распространяли по специальному списку, каждый экземпляр был пронумерован.

Эти книги имели гриф «Распространяется по специальному списку». Кстати, из этой редакции в свое время был уволен Г. Арбатов с выговором по партийной линии.

О самом списке говорится следующее: «На каждом экземпляре ставился штамп с номером, соответствующим номеру фамилии адресата, внесенного в особый список. Этот список, по воспоминаниям Виталия Сырокомского, в начале 60-х годов работавшего помощником первого секретаря МГК КПСС Николая Егорычева, утверждался в ЦК чуть ли не самим Сусловым. Всего в нем было около тысячи фамилий. Первая его часть содержала фамилии членов Политбюро и кандидатов в члены Политбюро. Но не по алфавиту, а по ранжиру. Первой стояла фамилия лица, руководившего страной. Далее персоны перечислялись в той же последовательности, что и в официальных государственных документах. Потом, согласно иерархии, следовали члены ЦК и опять же кандидаты. За ними следовали члены правительства, органов советской власти, а после — все остальные, включая секретарей партии республиканского и областного уровня и даже послы. Список был „живым", регулярно обновлялся в силу естественных причин, а также всячески тасовался».

Кстати, не тут ли лежат истоки повального бегства детей партийной элиты за рубеж. Сначала они учились в МГИМО или на романо-германской филологии, потом уезжали работать за границу, воспитанные на запрещенной литературе, как и их родители.

Бывший заместитель заведующего этой редакции Л. Москвин вспоминал: «Никто заранее не мог предположить, какой будет реакция читателей на наши книги. Один автор мог, например, перемывать косточки Хрущеву, влезая в подробности его личной жизни. Другой издевался над тем, что, допустим, представители советской правительственной делегации явились на переговоры одетые безвкусно, в одинаковых шляпах и широченных брюках. Это не говоря о том, что крайнее неприятие могла вызвать у какого-нибудь члена Политбюро резко критическая оценка советской системы, содержащаяся в книге. Поэтому достаточно часто приходилось звонить в тот же международный отдел ЦК моим однокашникам по МГИМО — Юрию Жилину или Вадиму Загладину, рассказывать о ситуации, советоваться. Ответы бывали самые разные, однако однозначного окончательного совета, как правило, не давали. Иногда получалось так. Звонишь, рассказываешь про книгу. Спрашиваешь, как быть. Получаешь ответ вопросом на вопрос: „А какие места вас смущают?” Объясняешь и снова спрашиваешь: „Публиковать или поставить отточие?” В ответ: „Да вы прочтите текст”. Читаешь. В ответ молчание. Снова спрашиваешь: „Так оставить или убрать?” Никто не скажет: „Оставить”. Обычно после длинной паузы в трубке раздавалось: „На ваше усмотрение”. „Вы там сидите, и поэтому сами отвечайте”. „Это ваша работа”. Конечно, сам Ильичев, бывший в 60-е годы заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС, так не говорил. Но какой-то его заместитель или референт мог».