Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

После возвращения из плена Лутошкин стал обучаться стрельбе из винтовки. Стреляя по деревянным человеческим фигурам, он испытывал неприятное ощущение: все чудилось, что, находясь в полной безопасности, расстреливает далеких, беззащитных людей. Теперь же, когда Игнатий Парфенович видел идущих офицеров, неприятного ощущения не было. Люди в приближающихся цепях превратились в удобные подвижные мишени. Они двигались все так же равнодушно, блестя штыками, загнанно вздыхая. Игнатий Парфенович скосился на побледневшее, со сжатыми губами и удивленными глазами лицо Се-верихина. Командир полка, опустив бинокль, смотрел на красноармейцев; притаившихся в кустах, буераках, ноябрьской грязи, освещенных чахлым солнцем, последними облачками испарявшегося тумана.

До передней офицерской цепи оставалась какая-то сотня шагов...

— Девяносто семь, девяносто шесть,— автоматически отсчитывал шаги ротмистр Долгушин. Он шел сбоку колонны, взмахивая маузером. Психическая атака, разработанная им в бессонные ночи, перестала быть болезненной мечтой,—она воплотилась в чудовищную действительность.

Теперь уж никто и ничто не остановило бы этих молодых, сильных людей со штыками, взятыми на руку. Они шли в психическую атаку не потому, что Долгушин опьянил их словами о воинском долге, любви к отечеству, бессмертной славе,— их гнала ненасытная злоба.

— Восемьдесят шесть, восемьдесят пять,—продолжал он отсчитывать шаги. — Я сам иду рядом со всеми. Мы все сейчас как .герои. — Долгушин не хотел сознавать, что никогда не будет героев, сражающихся против своего отечества. Внезапно он уловил новый музыкальный ритм оркестра. Понял, что оркестр играет уже легкий, пританцовывающий Егерский марш. Как празднично ревут трубы, с какой удалью ухают барабаны! — Семьдесят восемь, семьдесят семь.— Долгушин убыстрил свой шаг, и вместе с ним ускорила ход и первая цепь. Еще звучнее защелкало бело-зеленое знамя, ярче просиял крест над головой отца Андрея. «Славно идет поп, у него военная выправка, а смелости хватит на двух фельдфебелей. Что за звериная сила в Несторе Чудошвили! Прохвост, каннибал, но в мужестве ему не откажешь». — Шестьдесят пять, шестьдесят четыре... — Долгу -

шин подался вперед, чтобы увидеть первого красноармейца. Красные озираются, испуганно вскидывают головы.

Долгушин уже не шел, а бежал с обезображенным злобой лицом..»

Круглые огненные разрывы, дымные смерчи встали за спиной идущих офицеров.

Северихин поднялся из кустов во весь свой высокий рост...

— Огонь! — скомандовал он.

— Огонь, огонь, огонь! — пошло от бойца к бойцу короткое смертоносное слово. Заработали пулеметы, загрохали винтовочные залпы. Голос Северихина растворился в лавинном реве: красноармейцы вскакивали с земли, вырастали из-за кустов...

Дериглазов исполнил азинский приказ — подпустил офицеров на пятьдесят шагов. Он бежал над лежавшими в жидкой грязи бойцами, орал хрипло и грозно:

— Не поднимать башков!

После пулеметных очередей, когда офицерские цепи смешались, приостановились, закрутились на месте, Дериглазов швырнул в них гранату.

— За революцию!

Началась общая схватка: дериглазовцы дрались прикладами, штыками, хватали офицеров за горло, прыгали на них, сшибая на землю тяжестью тел.

Шурмин переживал незабываемый час своей жизни: минуты спрессовались в миги, но время будто приостановило бег. Потеряв ощущение времени и места, он обостренно видел разорванные картины схватки.

На него надвинулось шуршащее тяжелым шелком знамя. Шурмин схватился рукой за древко, знаменосец упал, увлекая с собой и его. Шурмин выбрался из-под знамени, наступил сапогом на лик Христа, отодрал зеленый шелк от древка. Кто-то властно дернул за знамя. Шурмин обернулся. Чернобородый священник замахнулся на него большим серебряным крестом, Шурмин выстрелил. Священник рухнул лицом в грязь.

Новая фигура привлекла внимание Шурмина: здоровенный барабанщик шел к нему, прикрывая грудь медной тарелкой.

Красноармеец-татарин с размаху всадил штык в живот барабанщика: тот, скорчившись, сел на землю. А Шурмин уже видел новую отвратительную картину: грузин, похожий на огромную алую осу в черкеске, застрелив красноармейца, собирался сокрушить прикладом второго. Сзади на грузина прыгнул Дериглазов.

Шурмин вертелся на месте, не выпуская из рук упругий шелк, пока не сообразил: вражеское рнамя — прекрасный трофей. Он стал обматывать шелком грудь, но тут что-то -ожгло его и швырнуло на убитого священника.

В глазах Шурмина вспыхнул белый слепящий свет, и все почернело.

Азин едва сдерживал желание кинуться в гущу рукопашной схватки. Еще вчера он так и поступил бы. Сегодня же он находил в себе силу — не поддаваться соблазну. Командарм возло- . жил на него ответственность за штурм мятежного города, и страх за возможный неуспех удерживал, и этот страх был важнее самого отчаянного героизма.

Азин следил за психической атакой с высокого бугра около железной дороги. Под бугром в березовой роще стояли кавалеристы Турчина. Он ходил по узкому гребню бугра, поглядывал на далекие дымные, то и дело меняющиеся картины боя, ожидая, когда офицерские цепи попадут под перекрестный огонь Северихина и Дериглазова. Азин надеялся: как только офицеры побегут —кавалеристы Турчина станут рубить, колоть и гнать, и гнать их до самой смертной черты. Кдвалерия побеждает внезапностью, и почти невозможно пехоте отбиваться от ее атак. Эту старую, любимую всеми кавалеристами истину знали Азин и Турчин и верили в нее. Но вот психическая атака сменилась рукопашной схваткой, схватка развернулась на трехверстной дуге перед городом, а офицеры все еще не бежали. Военный опыт помогал им больше, чем безумие психической атаки.

Азин почувствовал опасность изменившейся обстановки сражения. Словно подтверждая его опасения, у бугра появился всадник. Азин узнал Гарри Стена, которого он назначил командиром «дикой роты» Второго Мусульманского полка.

Стен без шапки, с лицом, залитым кровью, чуть ли не сваливаясь с седла, крикнул:

— Рота полностью истреблена! Офицеры обошли нас с правого фланга, бойцы Второго Мусульманского бегут...

Азин, готовый к неприятным известиям о^ Втором Мусульманском, все же был потрясен сообщением Стена. Оттянув на груди красный шарф, он одним махом очутился в седле.

Конная лавина хлынула за промчавшимся с бугра Азиным, вздымая тяжелую грязь. Турчин догнал Азина, и они поскакали к Завьялову, куда сместился центр боя.

Кавалеристы обрушились на офицеров, и началась схватка конницы с пехотой, в которой человеческая жизнь зависит от глупейших случайностей. Азин появлялся в самых опасных местах, но пули, клинки, штыковые удары миновали его.

Над смрадным, захмелевшим от крови, отяжелевшим от грязи, огня и пороха полем висело тусклое негреющее солнце.

Ни красные, ни белые не знали, что сражение продолжается пятый’час, что число убитых и раненых