Свирепые калеки - Том Роббинс

– Ну, навскидку я бы сказал, что шансы и в самом деле невелики. Хотя в мире случаются вещи и еще более странные. (Заткнись, маленький мерзавец!)

– Нет. Я очень сомневаюсь, что вы отвечаете моим требованиям. Вы еще не достигли зрелости и не обрели душевного покоя.

«Если вы разумеете тот предмаразматический застой, что в наши дни выдается за зрелость, и то лицемерное подобострастие, что выдается за душевный покой, так я предпочту опоясывающий лишай – первому, и цингу – второму», – собирался уже сказать Свиттерс. Вместо этого с губ его сорвалось:

– Черт побери! Умеете вы разбивать сердца, ничего не скажешь!

– Чепуха. Даже если вы и признались мне в любви в первое же мгновение, как меня увидели…

– Это я-то?! – Свиттерс едва не покраснел снова – просто-таки самую малость оттенком не дотянул. (Пока он, беспомощный, валялся без сознания, злобный эльфик, видать, поразвлекся на славу.)

– …Мы оба знаем, что вы меня не любите. Всего-навсего ваша обычная… как вы называете?

– Белиберда? – услужливо подсказал он, отчасти овладев собою.

– Кроме того, – продолжала Домино, – любовная тоска не разбивает сердец, она их закаляет. Разочаровавшееся сердце оживает и становится мясистым, «с перчиком». Страдание развивает его, наполняет содержанием. Дух, напротив, может сломаться, точно кость, и срастись уже толком не срастется. В ордене святого Пахомия мы всегда трудились над воспитанием силы духа. Чтобы такой дух ничто не могло сломить. Даже то, что грядет в будущем.

– А что грядет в будущем?

Домино поднялась на ноги. Такая легонькая – и при этом так крепко держится! (Как пальма пресловутого возраста?)

– Сдается мне, ваш дух, несмотря на всю вашу – как вы сказали, белибельду? – весьма крепок и здесь оказался бы очень даже к месту. Пожалуй, в нем даже есть нужда. Но только не думайте, что мы на вас «давим». Мы отлично обойдемся и без вас. Даже Фанни обойдется. А вы – проклятая, сбившаяся с пути, потерянная для Бога душа, – вы. вероятно, нуждаетесь в нас больше, нежели мы – в вас. Так что решать вам. А теперь я уйду и оставлю вас поразмыслить на свободе. Только помните: грузовик может прибыть в любой час.

– Погодите. – Свиттерс схватил ее за запястье – словно лебедя за шею поймал.

– Да?

– Насчет этого грузовика. А из Дейр-эз-Зора он разве не поедет обратно в Дамаск?

– В конце концов поедет, но другим маршрутом. Он возвращается в Дамаск через Пальмиру, город-оазис примерно в ста километрах южнее нас.

Свиттерс с явной неохотой выпустил ее руку. Плоть сестры Домино была столь же чиста и столь же для него запретна, как Сюзина, и оттого кружила голову и приводила в смятение.

– Хм-м… Ну что ж. Ага. Какое у нас сегодня число? Что-то около первого июня, так? Я вам вот что скажу. Заключим-ка мы сделку. Осенью мне надо смотаться в Перу, повидаться с одним типом насчет одного табу. Но до осени я останусь. Как вам такой вариант? Я прогощу у вас до конца сентября, если, конечно, моя бабушка пребудет в добром здравии, и за эти – сколько там получается? – за эти четыре месяца я сделаю для вас все, что смогу, – хотя насчет Фанни ничего не обещаю. Я остаюсь – но есть парочка условий.

Домино сощурилась, напряглась; щеки ее превратились в что-то вроде игрушечных иглу для механических куколок-эскимосов. Она, верно, решила, что Свиттерс потребует показать ему секретный документ кардинала Тири. Свиттерс знал, что именно об этом монахиня и подумала, и поневоле Улыбнулся. Если эта пыльная ветхая бумаженция и впрямь – Змий в их Райском Саду, так он, вне всякого сомнения, и сам со временем всплывет. А если нет, так он, Свиттерс, плевать хотел. Ему другое надо.

– Во-первых, я хочу познакомиться с Красавицей-под-Маской.

– Mais oui.[188]Конечно, вы с ней познакомитесь. Это само собой разумеется.

– А также я хочу, чтобы сестра Пиппи сделала для меня еще одни ходули. Покороче. И чтобы подножки – это важно, так что слушайте внимательно, – чтобы подножки располагались ровно в двух дюймах от земли.

* * *

Бобби Кейс сказал, это ж просто умора. Просто умора! Свиттерс, гроза Ирака, бесстрашный герой, погибель «консервной фабрики», фонтанирующий поэзией вольнодумец, скептически поднимающий брови даже на предмет клуба К.О.З.Н.И.; Свиттерс, оперативник из оперативников и некогда стойкий поборник эротических прав и свобод молодежи, ныне вкалывает на подсобных работах в монастыре, оказывая мирские клерикальные услуги гурьбе увядающих монахинь! Умора, да и только.

Но когда Бобби узнал, что монахинь не так давно отлучили от Церкви, что живут они отшельницами в частном оазисе посреди сирийской пустыни и подчиняются аббатисе, которая в 1943 году позировала для матиссовой ню, украшающей Маэстрину гостиную, он вынужден был признать, что ситуация и впрямь отдает романом – есть в ней некоторое своеобразие. Но все равно забавно. Бобби не мог не посмеяться всласть, хотя теперь Свиттерс вынужден был отказаться от задания в Косово, что ему уже собирался предложить Одубон По. И уж конечно, Бобби живот бы со смеху надорвал, кабы, подобно кукушкам в ивах, наблюдал с высоты, как Свиттерс прыгает и скачет по территории монастыря на своих ходулях-недоростках.

Очень скоро новые ходули были готовы и, по просьбе заказчика, вышли не то чтобы длинными. Его подошвы – гладкие и розовые, как у младенца, – зависали над землей на едва различимой высоте двух дюймов (ни сантиметром больше, ни сантиметром меньше), и с этого скромного возвышения он озирал земные и астральные пределы, изучал заурядное и уникальное – так, словно вращался в одном ритме с осью, поворачивающей Колесо Мироздания. И какое такое понимание космических сущностей давала двухдюймовая перспектива? Единственное преимущество, насколько сам Свиттерс мог судить, – возможно, только потому, что он неуклюже топал, а не парил мистическим образом в воздухе, – состояло в том, что из «ходячей» ложи мир воспринимался чуть менее всерьез. Безусловно, есть вероятность, что именно в этом мастерский план и заключался. А также план Сегодня Суть Завтра. Похожая мысль приходила ему в голову даже в его «Invacare 9000 XT». Как бы то ни было, на просветленное существо он со всей определенностью походил мало – когда, нескладный, неуклюжий, на негнущихся ногах, расхаживал по тенистым тропам оазиса. Так передвигалась бы мебель, если бы умела ходить. Или жук-палочник, путешествуя вверх по ветке.

И не то чтобы ему скорости недоставало. Поупражнявшись неделю или дней десять, Свиттерс на ходулях обогнал бы любую из монахинь в состязании по ходьбе. Более того, его движения были абсолютно свободны от напряженной неестественности, скованности и претендующей на жалость мешкотности, что порой подмечаешь у инвалидов. Напротив, Свиттерс бегал на ходулях с самозабвенным энтузиазмом – так радовался он избавлению от инвалидного кресла с его болезненными ассоциациями. И все же было в нем нечто комичное – ни дать ни взять ворона, что неуверенно, едва ли не ощупью, ковыляет через решетку мостовой, или мальчишка, вырядившийся в материнские туфли на «шпильках» (на самом деле Домино даже недоумевала, с какой бы стати ему просто-напросто не носить сабо на высокой деревянной подошве; но Свиттерс объяснил, что его выживание напрямую зависит от наличия воздушной прослойки, – кислорода, азота, аргона плюс примеси гелия, водорода, озона, криптона, ксенона, неона, окиси углерода и метана – между его подошвами и землею), и сестры так и не научились глядеть на него без смеха. Бобби, к добру или к худу, был лишен возможности понаблюдать за этим зрелищем; но, как уже отмечалось, вся эта сирийская катавасия немало его забавляла, включая, – как только его посвятили в подробности, – проблемку с сестрой Фанни. Однако даже потешаясь, он надавал-таки Свиттерсу искренних и аргументированных советов. Его электронное письмо содержало в себе следующее: