Там, где трава зеленее - Наталия Терентьева

А теперь — еще это… Вот он какой, номер два…

— Первая жена не справилась, ушла, вы знаете об этом? — Будущая свекровь, если она в такой ситуации ею будет, конечно, решила-таки договорить. Настоящая мать сыча.

— Что-то девушки притихли? — Толя заглянул в столовую и мгновенно оценил ситуацию.

— Притираемся, — ответила Толина мама. — Приглядываемся, как, кого, за что удобнее кусать — в будущем.

— Лучше бы о свадьбе поговорили. Мам, ты еще не слышала? У меня скоро свадьба. Обсудите меню, наряды. Во что меня одеть — во фрак или в смокинг. Надевать ли мне ордена…

— И еще я в кино буду сниматься, — сообщила Варя. — В мамином кино играть главную роль. Получу много денег и сама сниму квартиру. Чтобы маме не жить по углам.

— Вот так, понятно? — подытожил Толя, и был единственным, кто смог удержаться от улыбки.

Варя зарделась и крепко взяла меня за руку.

— Я вас бабушкой буду называть, но лучше не буду, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Толина мама. — А почему?

— Моя настоящая бабушка очень не любила маму, она ее не пускала на порог. — Варька как-то ненароком отправила Ирину Петровну в прошедшее время. — А вторая бабушка, Лиля, не разрешает себя бабушкой называть.

— Ну… а как ты ее называешь? — несколько растерялась Толина мама.

— Изабеллой. Так ее в театре звали.

— Понятно. Тогда зови меня, пожалуйста, Марусей, меня так Толин папа звал. Мне очень нравилось, но больше никто так не называл.

— А как вас по-настоящему зовут? — очень серьезно спросила Варя. Я бы не сказала, что она была очень настороженна по отношению к будущей бабушке.

— По-настоящему… Милена Аристарховна.

Варька застыла.

— Я постараюсь, — сказала она через мгновение и осторожно проговорила: — Милена Арестантовна…

— Баба Маруся — проще! — неожиданно весело подсказала Толина мама.

Толя стоял в проеме двери, переводил взгляд с одной «девушки» на другую, включая меня, и только слегка качал головой.

— Сложный женский мир, да, Толя? — тихо спросила я.

— Да уж…

— А вы придете к нам на свадьбу? — спросила осмелевшая Варя, всю жизнь старательно копившая в своей душе всех любящих и нелюбящих родственников, близких и далеких. Время от времени она принималась перечислять их. Иначе, чем двумя-тремя семитскими генами, я себе эту родственную установку в ее юной душе объяснить не могла.

— Приду, — пообещала Милена Аристарховна. — Только у меня еще платья нет.

— Жалко… А у меня есть. Тоже белое, как у мамы, и длинное.

Праздник был организован за три дня в прекрасном загородном ресторане «У Мартына». Там же, на втором этаже находилась маленькая гостиница, где на субботу — воскресенье Толе пришлось оплатить все номера.

У меня было немного странное ощущение с самого раннего утра. Я волновалась, радовалась, и еще мне казалось, что я всех обманываю. Но потом — в суматохе, переездах, цветах, подарках, улыбках и слезах — плакали Нелька, Павлик и я сама — все встало на свои места. Позже всех приехала Ольга со слезами на глазах и так и проходила весь день, ни разу их не пролив, высоко запрокинув голову и улыбаясь.

За волнообразным обедом, продолжавшимся часа четыре — мы выходили гулять, кататься на лодке, потом возвращались к следующему блюду, — Ольга сказала тост. Она великолепно выглядела, на тридцать с небольшим. Я видела, как к ней подходил знакомиться мужчина не из наших гостей. Она молча смотрела на него, пока он что-то говорил, молча улыбнулась и отошла от него, медленно помахав над головой рукой с изящно сложенной фигой.

Когда подали запеченного кролика с трюфелями, объявив блюдо — так придумал Толя, все наперебой стали обсуждать, что же такое трюфели, а Ольга постучала ножом по бокалу и встала.

— Мне хотелось бы произнести тост. Вы позволите? — обратилась она почему-то к Толе, думаю, «из вредности».

Толя разулыбался.

— Встретились однажды американка, француженка и русская, — начала Ольга, с приятнейшим выражением лица, ни на кого в отдельности не глядя. — Француженка и говорит: «Если женщина в тридцать восемь лет чувствует себя старой, она не с тем мужчиной живет». Американка отвечает: «Или вовсе ни с кем не живет…», а русская посмотрела на них и говорит: «Да колготок у нее нет целых, вот и все!»

К этому моменту замолчали уже все. В полной тишине Ольга закончила:

— Предлагаю выпить за то, чтобы с мужем Толей наша Лена никогда не чувствовала, сколько ей лет.

— А при чем тут колготки? — спросил один из Толиных гостей.

— А это чтоб ты спросил, — ответила Ольга, подняла бокал и выпила.

Почти все рассмеялись и тоже выпили за мое счастье и целые колготки. Ольга вскоре уехала, не попрощавшись. В подарок мне она оставила изумительный ночной комплект из тончайшего светло-кремового шелка: рубашечку на две ладони выше колен, крохотные трусики и длинный, в пол, полупрозрачный пеньюар.

За легким ужином попросил слова Харитоныч. Толя для начала представил его гостям не только как своего предшественника по службе, но и как одного из корифеев советской политической журналистики. Сейчас Харитоныч скорее походил на поэта. Он встал с листочком и, несколько смущаясь, действительно прочитал стихотворение, предупредив, что это не его. Стихотворение было очень длинное, но, на счастье, самые лучшие строчки были в конце. И подуставшие, заерзавшие гости даже искренне похлопали, когда он прочел:

Венчальна ночь. Любовь тебя храни.

Будь легок сон. Пусть милое приснится.

Жизнь говорит: нет счастья без границ.

Стеречь? Стереть? Но где они — границы?[1]

Милена Аристарховна, внимательно слушавшая от начала до конца, неожиданно сказала:

— Прекрасно.

— Да, — подтвердил польщенный Харитоныч. — Знаете, чьи это стихи? Леночкиного отца, мы дружили с юности.

Мне стало стыдно, что я в жизни не читала этого его стихотворения, да отец и писал-то их не так много. Я не успела спросить Харитоныча, в какой из папиных книжек он нашел эти строчки, потому что увидела, как куда-то ушел и тут же вернулся Толя, держа в руках большой тюк. Он тоже попросил слова.

— Я хочу подарить моей жене в присутствии друзей и родных два очень символичных подарка. И оба попрошу сразу же… гм… использовать.

Он достал бархатную темно-красную коробочку и протянул мне. Мне пришлось встать и показать всем то, что я там увидела. На плотной поверхности бархата лежали три крохотные виноградные кисти, сережки и подвеска. Сами виноградинки были вперемешку золотые и жемчужные.