Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

о графе Мирабо, голова которого набита сенною трухой, а эта голова достойна одного возвышения – возвышения на фонарном столбе, много справедливого говорится и о других смутьянах и отъявленных революционерах вроде Марата.

Граф Артуа и граф Румянцев долго еще разговаривали о положении революционной Франции, в которой начались повальные аресты и казни.

Вскоре разнеслась весть, что Густав III 16 марта 1792 года был убит на маскараде в Стокгольме, и его планы нападения на революционную Францию рухнули.

Граф Прованский объявил себя регентом, жил в Вероне, несколько старых вельмож и друзей остались при его дворе, но Австрия, Пруссия и Англия не признали его регентства, малолетний Людовик ХVII, законный наследник французского престола, все еще томился в тюремных застенках, а признать графа Прованского регентом – значит совершить попытку вмешательства во внутренние дела другого государства, что никто не мог себе позволить. Но Россия признала регентом графа Прованского, особым рескриптом назначила графа Румянцева представителем Российской империи при регенте герцоге Прованском и его брате графе Артуа и в июне 1792 года разрешила графу постоянно присутствовать при французских принцах. В октябре принцы вместе с герцогом Брауншвейгским под давлением революционного войска в беспорядке бежали из Франции и в октябре разместились на зимних квартирах в Люксембурге.

В октябре 1792 года граф Румянцев сообщил императрице, что герцог Артуа разговаривал с прусским королем о бедственном положении французских эмигрантов и тот разрешил французским принцам поселиться в местечке Гамме, в Вестфалии. Прусский же король будет пока во Франкфурте. Граф Румянцев при его особе остается, как министр, представлять Российскую империю.

Во Франкфурте 24 ноября 1792 года граф Румянцев получил всемилостивейший рескрипт о пожаловании ему ордена Святого Александра Невского.

13 августа 1792 года Людовик XVI и королевское семейство разместилось во дворце Тампль в ожидании своей участи.

20 сентября 1792 года Национальный конвент собрался во дворце Тюильри и начал свою работу. 21 сентября 1792 года после прений водворяется глубокая тишина и президент согласно единодушному мнению депутатов собрания объявляет, что королевская власть во Франции упраздняется, что провозглашена республика. Декрет о постановлении немедленно был опубликован, разослан по всем муниципалитетам и армейским полкам. Новая, республиканская история Франции началась 22 сентября 1792 года.

Графу Румянцеву было тяжело и одиноко жить во Франкфурте-на-Майне. Он возобновляет попытки вернуться в Петербург, снова просит императрицу либо об отставке, либо о другой работе. Но произошло другое, и не в его пользу.

По европейским дворам разнеслась свирепая молва, что конвент будет судить Людовика XVI. На судебных разбирательствах французский король говорил, что он, человек добрый и справедливый, действовал всегда по совести и Божьему благоволению.

21 января 1793 года из Тампля отправилась карета с французским королем и жандармскими и судейскими чиновниками и вскоре остановилась на площади Революции. Перед казнью Людовик XVI, связанный по рукам, делает шаг вперед и сильным голосом произносит:

– Французы! Я умираю невиновный в преступлениях, взводимых на меня; я прощаю виновникам моей смерти и желаю, чтоб кровь моя не пала на Францию.

«Убиение злополучного Людовика XVI навело на Францию глубокий ужас, – писал Тьер, – а в Европе вызвало чувство, смешанное из изумления и негодования. Как это предвидели наиболее проницательные революционеры, борьба этим завязалась бесповоротная, и всякое отступление окончательно закрывалось. Теперь надо было сражаться против коалиции престолов и победить ее или погибнуть под ее ударами. Поэтому в конвенте, у якобинцев, везде говорилось, что надлежит заняться исключительно внешнею обороною, и с этой минуты военные и финансовые вопросы постоянно стояли на очереди» (Тьер. Т. 2. С. 162).

Но занимались, увы, не только внешней обороной, якобинцы установили такую диктатуру, что… Невозможно без больших страданий действовать с такой быстротой и спасти государство, которому со всех сторон грозит погибель… «Я всюду надлежащим образом водворил террор… дал силу в руки санкюлотам», – докладывал в клубе якобинцев комиссар, посланный в один из департаментов Франции (Тьер. Т. 2. С. 548). Якобинцы обрушились на арестованную королеву Марию-Антуанетту, приписав ей растрату казны, все преступления короля Людовика XVI, которые считали доказанными в судебном следствии. Не только королева виновата перед Францией, но и герцог Орлеанский, Бальи, множество генералов и адмиралов, жирондисты…

14 октября Мария-Антуанетта явилась перед своими судьями. «Заранее обреченная в жертву неумолимому революционному мщению, она не имела ни малейших шансов быть оправданною: не для того якобинцы потребовали суда над нею… Мария-Антуанетта много раз, с большим присутствием духа и твердостью, повторяла, что нет против нее ни одного доказанного факта, что притом, в качестве супруги Людовика XVI, она не ответственна ни за что, делавшееся в его царствование. Фукье-Тенвиль, несмотря на это, объявил улики достаточными. Шово-Лагард тщетно старался защитить ее – несчастная государыня была приговорена к той же казни, как и ее супруг» (Тьер. Т. 2. С. 557–558).

Утром 16 октября 1793 года главный палач показал народу голову казненной королевы.

5 декабря 1793 года Екатерина II писала барону Гримму:

«Французские философы, которых считают подготовителями революции, ошиблись в одном: в своих проповедях они обращались к людям, предполагая в них доброе сердце и таковую же волю, а вместо того учением их воспользовались прокуроры, адвокаты и разные негодяи, чтоб под покровом этого учения (впрочем, они и его отбросили) совершать самые ужасные преступления, на какие только способны отвратительнейшие в мире злодеи. Они своими злодеяниями поработили себе парижскую чернь: никогда еще не испытывала она столь жестокой и столь бессмысленной тирании, как теперь, и это-то она дерзает называть свободой! Ее образумят голод и чума, и когда убийцы короля истребят друг друга, тогда только можно надеяться на перемену к лучшему. Господи Боже мой! Если б слушались меня, многое было бы иначе; но Венский двор со своими вожаками, бароном Брейтелем и графом Мерси, воображал, будто мне издали ничего не видно, что делается, и продолжал упорствовать в своем мнении, будто королева будет в большей безопасности среди якобинцев, чем под покровительством братьев короля. Я ничего не выдумываю: это факт. За этот ложный принцип пришлось поплатиться жизнью. Таковы были последствия ошибки.

Теперь дворы венский и английский начинают, кажется, соглашаться с тем, что я им беспрерывно проповедую вот уже три года; но, послушайся они меня раньше, не совершилось бы так много преступлений, да и трат было бы меньше. В ту минуту, как они приходят в разум, короля прусского подучают предъявить самые несообразные, чрезмерные требования. Посмотрим, что из этого будет? Если он не образумится, тем хуже для него» (РА. 1878. Кн. 3. С. 207–208).

Принц Конде на Верхнем