Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

В саду музея мы сфотографировались под деревом, которое, гласит табличка, посадил Симон Боливар. Кто такой Боливар, я не помню, но в детстве, когда собирала марки (коллекция «Знаменитости»), у меня такая марка была. Восьмидесятидвухлетняя Анна Мария, ставшая признанным археологом в возрасте пятидесяти лет, когда уже вырастила детей и потеряла любимого мужа (кстати, она вышла замуж за кузена с такой же фамилией «Дори» — мелодичное посвистывание, Дори-Дори, появились хвори, а годы прошли), бодро курсирует вдоль картин, в то время как я, устав, валюсь на скамейку.

Затем летим в «пуп земли» Куско. Куско — искаженное испанцами кечуанское Qosqo. Аэропорт полон звуков: чаранго, кьена, флейта, бомбо, большой барабан. Музыканты отчаянно домогаются чаевых. Охранник, отель Орхидея Реал. Приносят mate de coca — младенчески желтоватый чай с листьями коки. Под угрозой горной болезни есть много нельзя.

Наш гид — юноша Лучо. Кориканча, Лучо: кожаная куртка, кечуа, кудри, кудесник! Кориканча — храм солнца в Куско, Лучо — лучи. Он дотрагивается кончиками пальцев до скул: я местный, индеец. Мы узнаем, что испанцы возводили свои храмы поверх строений инков. «Не храмов — строений», Лучо поднимает вверх указательный палец и поясняет, что инки, открытые всем ветрам, религию практиковали без стен. То, что испанцы называли «храмами инков», на самом деле было хранилищами для религиозных атрибутов. На случай землетрясения стены их поставлены под углом. В империи инков было восемнадцать миллионов людей, а когда испанцы ушли — прошло триста лет — осталось всего полтора. «Геноцид», гневается наш проводник, «геноцид» — уточнив, что среди нас нет выходцев из Испании, повторяет на следующий день Альваро, метис.

Лучо рассказывает нам про астроархеологию — совокупность городов сверху выглядит как силуэты животных. Куско построен в виде пумы. Ее глаз — находящиеся в башне запасы воды. В нем отражаются звезды. Священная Долина инков параллельна Млечному пути. Оллантайтамбо выстроен в виде альпаки. Там, где должны были быть ее гениталии, помещались продуктовые склады — Оллантайтамбо, располагающееся меж трех лощин, продувается ветрами, предохраняя пищу от порчи. Жертвоприношения: кости альпаки и ламы. На ферме видим потертую ламу с удлиненными зубами. «Они деформированы, сообщает экскурсовод, потому что ее плохо кормят». Волшебный вольтаж и варево слов: святилище Пачакамак, скалы, легенды. Не добившись расположенья принцессы, Божество превратилось в воробья и спермой оплодотворило яблоко, от которого откусывала прекрасная девушка. Sparrow, sperm, на свет появилось дитя. Принцесса убежала от своего преследователя в море и превратилась в скалу. Божество помчалось за ней. Гимн любви в камне — наш экскурсовод что-то шепчет, лицо колет песок, где-то, согласно сказаниям, запрятано золото, проклятья, запреты, спускается солнце, облако чертит крылом по земле, вдали слоняется караульщик с ружьем.

На фресках в музее Деву Марию замещает «мать сыра земля» — Пачамама. Поэтому и удалось кечуа сохранить свои верования: исподтишка они черты Пачамамы давали навязанной им испанцами Деве Марии. Символ Куско — радуга. Она соединяет божественное и подземное царства. Наш мир посредине. У ручья Тамбомачай сидят перуанские дети четырех-пяти лет от роду, малютки, прижимая к себе — вот-вот задушат — миниатюрных ягнят. Puka Pukara — наблюдательный пункт. Красная башня, барашки. Река Урубамба. В Писаке — рынок. Ковры с рисунками Эшера — белые и черные птицы летят навстречу друг другу по просьбе туристов. Цвета едкие, с «химией». Натуральные краски (ягоды, минералы) более блеклые — истинная красота безыскусна. Пошел дождь.

Заходим в какое-то помещение, и перуанец Андрес, муж американки, которая приехала в Перу изучать местную жизнь, да так здесь и осела (к двери прикреплены рассказывающие об этом газетные вырезки), сообщает нам, что он по совместительству продавец и школьный учитель. Поднимая с пола листья эвкалипта (помогают от моли), он говорит, что изучает Кватроченто, Боккаччо, «Петрарку, Лауру». Петрарка, Перу. Андрес показывает нам ковры, сшитые из разных частей. Каждая мастерица отдельно придумывает сюжеты узоров (каждый кусочек — судьба?), а потом все это соединяется вместе. Узнав, что мы собираемся к Мачу-Пикчу, Андрес замечает, что там жили ведьмы — при раскопках нашли много женских скелетов.

Поезд по направлению к Мачу-Пикчу идет зигзагами: наклон горы очень крут. Вперед, потом пятится, потом опять, натужно пыхтя, лезет вперед. На крышах домов — глиняные фигурки животных, коровы, быки. Часто там же видим кресты. Соединение двух религий. На некоторых домах надписи: curandero. Курандеро значит целитель, знахарь. За окном поезда — campesinos, овцы, мальчишки. Мальчишки даже не смотрят в сторону поездов, хотя лицом развернуты к ним, застыв, просто стоят — вечное ожидание, сон, поезда будто в дреме проходят сквозь них.

В ста двадцати километров от Куско — местечко Агвас Кальентес, «горячие ключи». При входе на Мачу-Пикчу, потерянный город Инков, найденный американским путешественником Хайремом Бингхемом в 1911 году, замешкались (а когда вернулись в Сан-Франциско, узнали, что в нескольких милях от Мачу-Пикчу только что нашли еще один город; тяга к открытиям — самая сильная страсть). Оттуда выходят измочаленные, измученные туристы. Рядом с ними — носильщики-кечуа, согнувшиеся под тяжестью их неподъемных мешков.

Мачу-Пикчу — в переводе старая гора. Уайну-Пикчу — новая гора. Две горы, две сестры. При входе указываем свой возраст и время — вахтер следит, чтобы вышло столько же, сколько вошло. Почти ползем, хватаясь за трос — rope, vertigo. Из-за панического головокружения (горокружения) спускаемся, не дойдя и до середины. Поднимающиеся искательно спрашивают: «ну что, добрались?» В ответ им два голоса. Один, скрывающий правду, гордящийся самим желанием взобраться (ну хотели же, разве нет?): «да». Другой, пристыженный впервые испытанным вертиго: «нет».

Узнаем секреты строительства. Чтобы разрубить камень, в его расщелину помещали кусок дерева и заливали водой. Дерево набухало, трескался камень. История про Писарро, который, ища золото, долго куда-то взбирался, а потом, запыхавшись, вместо искомого наткнулся на напыженного деревянного идола, которого тут же и развалил мечом надвое — то ли боролся с поганью, то ли пытался найти в деревяшке тайник.

Последний день в Лиме. Духовой оркестр. Процессия: мальчики в бордовых робах тащат статую святого. В катакомбах под церковью — останки именитых людей. Быть похороненным там — великая почесть. Честь, черепа. Засуха. В Лиме нету дождей. Ржавые консервные банки носятся по дорогам. Сан-Исидро, Мирафлорес — тут селятся богачи. Автобус высадил нас в Лиме у Парка Любви. Густой желтый туман. Восьмидесятидвухлетняя Анна Мария приезжает за нами на двадцатилетней машине. В гостях у нее мы едим сготовленное ею пидмонтское блюдо Falso pesce — фальшивая рыба. Натягиваем проволоку на перилах балкона — прочь, воробьи!

20 февраля 2002

Alla famiglia Bonansea

— Este es un robo![33]— готовясь к набегу на банк и с налету овладевая испанским, твердит Буч Кассиди. «Гони деньги» — целуя их общую с Бучем подружку, повторяет его напарник по любви и разбойной работе Малыш Сандэнс.[34]Вскоре оба загнаны в глинобитную халупу где-то в Боливии. Полиция запрашивает армейское подкрепление, и обойма молодцов в белых фуражках, ритмично топая, рассредотачивается по периметру будущей бойни. «Австралия, давай поедем в Австралию» — шепчет в полутемном помещении раненый Буч, и камера высвечивает светлую сцену: Малыш Сандэнс помогает Бучу поудобней усесться и поправляет револьвер в его залитой кровью руке. «А что там в Австралии? Знатные банки?» «Там говорят по-английски.» И тут они выбегают, надеясь оседлать лошадей и умчаться в очередные мечты, но режиссер, как вампир, высасывает все краски с их лиц и превращает кадр в строгую сепию, Малыш Сандэнс и Буч застывают, превращаясь в собственный фотоснимок, а мы слышим чечетку стрельбы.