Заговор против Америки - Филип Рот

За несколько минут до половины седьмого моя мать быстрым шагом отправилась на экстренный митинг в здание школы на Ченселлор-авеню. Я был оставлен дома с заданием отвечать на звонки и принимать на наш номер издержки за междугородный разговор в том случае, если отец позвонит с дороги. Семейство Кукузза пообещало моей матери присмотреть за мной — и сдержало слово: стоило ей спуститься по лестнице, как в противоположном направлении, перешагивая через три ступеньки, отправился Джой, которому миссис Кукузза велела составить мне компанию, пока я — и, как выяснилось, напрасно — жду междугородного звонка с известием о том, что мои отец и брат живы-здоровы и скоро вернутся домой, привезя с собой Селдона. Военное положение привело к тому, что большинство линий компании «Белл телефон» было временно реквизировано для нужд армии; штатские прозванивались по межгороду лишь с колоссальными усилиями; и в последний раз мы разговаривали с отцом сорок восемь часов назад.

Этим вечером вдоль по линии Ньюарк-Хиллсайд, проходящей всего в паре сотен ярдов южнее нашего дома, даже при закрытых окнах можно было расслышать ободряющий стук копыт — конная полиция гарцевала буквально за углом: вверх и вниз по холму, на котором расположена Кир-авеню. А раскрыв окно в своей комнате и высунувшись наружу, я расслышал даже слабое ржание там, где Саммит-авеню, повернув круто в сторону, переходит в Либерти-авеню, а Либерти — это уже Хилл-сайд. И тянется она через весь Хиллсайд до дороги № 22, которая идет на запад, в Юнион, а оттуда — опять на юг, в бесконечную христианскую terra incognita с городками, названия которых звучат истинно англо-саксонски: Кенилворт, Мидддэссекс, Скотч-Плейнз.

Конечно, это не пригороды Луисвилла, но расположены они были куда дальше на запад, чем любое место, где мне довелось побывать до тех пор, — и хотя для того, чтобы добраться хотя бы до восточной границы Пенсильвании, пришлось бы пересечь еще три округа в штате Нью-Джерси, — этим вечером, 15 октября, я изрядно растравил себя страхом, принявшим форму кошмарного видения: антисемитская ярость всей Америки пенящейся волной катится на восток по дороге № 22, сворачивает с Двадцать второй на Либерти-авеню, а с Либерти — прямо на Саммит; захлестывает подъездную дорожку и водами нового потопа заливает с черного хода квартиру на втором этаже — и что ей, вселенской волне, полицейские на каких-то лошадках, пусть сильных, горячих и красивых, — и что ей вся полиция Ньюарка, которую самый влиятельный раввин города, еврейский нобиль по фамилии Принц, заставил материализоваться в дальнем конце нашей улицы!

Как и следовало ожидать, Джою не было слышно ничего из происходящего на улице — и он принялся бегать по комнатам, выглядывая то из одного окна, то из другого в надежде не услышать, так увидеть хотя бы одну из лошадей — породистых полицейских лошадей с ногами куда длиннее, грудными мышцами куда мощнее и головами куда вытянутей и изящней, чем у некрасивой тягловой лошади из монастыря, лягнувшей меня в затылок, — и хотя бы одного из полицейских в облегающем двубортном мундире с двумя рядами блестящих медных пуговиц и с пистолетом в кобуре, пристегнутой на ремне.

Несколькими годами ранее отец воскресным утром взял нас с Сэнди в Виквахик-парк побросать подковы, накидывая их на вбитые в землю колья, — и мы увидели, как конный полицейский мчится по парку, преследуя воришку, вырвавшего у какой-то женщины сумочку, — в Ньюарке это было зрелищем вроде рыцарских поединков при дворе короля Артура. Это случилось за пару дней до того, как я перестал бредить Камелотом и Ланселотом. В конную полицию рекрутировали самых сильных и хорошо сложенных молодцов, и маленького мальчика их вид буквально гипнотизировал. Даже когда полицейский всего лишь лениво сдерживал лошадь, чтобы выписать штраф за неправильную парковку, и, перегнувшись в седле, прилеплял квитанцию к ветровому стеклу, — жестом волнующе и воинствующе несовременным в эпоху всеобщей автомобилизации. На знаменитых в городе Четырех углах конный патруль располагался так, чтобы смотреть во все стороны света, — и по субботам сюда водили детей из всего Ньюарка — поглядеть на лошадок, погладить их по носам, которые и носами-то не назвать, покормить рафинадом, в который раз узнать о том, что один конный полицейский стоит четырех пеших, и, разумеется, задать полицейскому какой-нибудь из всегдашних вопросов: а как эту лошадку зовут? А она настоящая? А из чего у нее сделаны копыта? Иногда можно было увидеть на улице в центре города полицейскую лошадь, привязанную к каким-нибудь перилам, — она стояла, спокойная и уверенная, какою только и можно быть, если на тебе сине-белое седло с надписью «Полиция Ньюарка», твоя золотая грива развевается на высоте шести футов от мостовой, весишь ты тысячу фунтов, к боку твоему приторочена пугающе длинная ночная дубинка полицейского — и вообще выглядишь ты как кинозведа, — а твой хозяин, только что спешившийся, стоит рядышком в темно-синих брюках для верховой езды и черных сапогах, а его неприлично выпирающая кобура красуется как раз на месте мужских гениталий, — стоит и машет руками отчаянно сигналящим легковушкам, грузовикам и автобусам, не допуская и мысли о том, что они могут его задавить, — машет как самый обыкновенный регулировщик движения. Как говорил мой отец, некоторые полицейские умеют исполнять обязанности — причем любые — талантливо, даже в толпу забастовщиков въезжают или пикетчиков разгоняют талантливо, — и сам факт их присутствия во всем своем героическом великолепии где-то поблизости помог мне не распсиховаться раньше времени.

В гостиной Джой снял свой слуховой аппарат и протянул его мне, сунул его мне, бесцеремонно навязал его мне — наушники, черный футляр с микрофоном, батарейки и всю кучу проводков. Не знаю, с чего он взял, что мне это понадобится — особенно вечером вроде нынешнего, — но он втиснул мне в руки всю эту замысловатую конструкцию, и вид у него был при этом (если такое возможно) еще более устрашающий, чем когда он носил аппарат сам. Я не понимал, что ему от меня нужно, — чтобы я расспросил его об аппарате, или восхитился, или попробовал разобрать, а потом собрать заново. Выяснилось, что он хочет, чтобы я послушал.

— Надень, — сказал он мне гулким и несколько визгливым голосом.

— Зачем? — что было мочи заорал я. — Он на меня не налезет!

— Он налезет на всякого. Надевай.

— Но я не понимаю, зачем! Зачем!!!

В ответ Джой просто прикрепил футляр с микрофоном мне к рубашке, сунул батарейки в мой брючный карман и, предварительно проверив проводки, предоставил мне самому надеть наушник. Так я и поступил, закрыв глаза и вообразив, будто это морская раковина, и мы находимся на берегу океана, и я сейчас услышу грохот прибоя… но мне пришлось надвинуть его поплотнее и засунуть поглубже еще нагретый его внутренним ухом кончик себе в ушную раковину.

— Ну, хорошо, а что дальше?

В ответ он протянул руку и подкрутил рычажок, расположенный в центре футляра с микрофоном, как будто казнил преступника на электрическом стуле.

— Я вообще ничего не слышу!

— Погоди, сейчас сделаю погромче.

— Это из-за него я оглох? — И тут же я с ужасом вообразил, что не просто оглох, но и онемел, а значит, до самой смерти обречен выпекать крендельки в муниципальной пекарне Элизабета.