Габриэль Гарсиа Маркес - Сергей Марков

На рубеже 1960–1970-х годов Карлосу Фуэнтесу пришла в голову мысль сделать книгу под названием «Отцы родины». Каждый известный латиноамериканский романист должен был написать о диктаторе своей страны. Отеро Сильва взялся написать о Хуане Висенте Гомесе, Кортасар хотел писать о судьбе Эвиты Перон, сам Фуэнтес — о мексиканце Санта-Ана, Карпентьер — о кубинце Мачадо, Бош — о доминиканце Трухильо, Роа Бастос — о докторе Франсиа, запершем Парагвай на замок и оставившем лишь окошечко для почты… А наш герой остался без «своего диктатора», хотя давно уже работал над книгой о диктаторе и неоднократно излагал замысел книги в печати. Он позвонил другу Карлосу по телефону, сказал, что тот поступает непорядочно. (Это тоже к вопросу о достойных восхищения взаимоотношениях между вершителями «бума».) План Фуэнтеса повис в воздухе, фундаментальный и единственный в своём роде цикл романов о диктаторах не состоялся, хотя кое-кто — Карпентьер, Бастос — продолжали свои сочинения, которые спустя время были опубликованы и имели успех.

Продолжал и Маркес, живя в Испании, которой правил генерал Франсиско Паулино Эрменехильдо Теодуло Франко Багамонде. После выхода романа «Осень Патриарха» на одной из встреч читатели спросили его о генерале Франко.

«— Нет, от Франко я ничего практически не взял в образ своего Патриарха, — отвечал Маркес. — Возможно, от самой Испании, от обстановки, в которой жила страна. А у самого Франко было крайне мало от Испании. Однажды я даже хотел попросить у него аудиенцию, чтобы посмотреть его вблизи, и наверняка получил бы её. Но я бы не смог объяснить, какого чёрта мне надо видеть Франко. Не мог же я сказать ему: знаете, я пишу сейчас книгу о сукине сыне и вот хотел бы…»

Как и многим творцам, Маркесу была свойственна энергия заблуждения. Нежелание, порой подспудное, на уровне инстинкта самосохранения художника, дабы не размывались, тем паче не меняли цвета устоявшиеся в сознании, целостные суждения, представления, вникать в глубинные перипетии. Некоторая даже боязнь объективности или объективизма (который, наверное, и в принципе невозможен). В отношении генерала Франко наш герой следовал в фарватере левых взглядов на историю Испании XX века, художественным выражением коих стал роман Хемингуэя «По ком звонит колокол», воспевший республиканцев, противников Франко. (Хотя и Хемингуэй сказал, например, об агенте Коминтерна Андре Марти: «У него мания расстреливать людей».)

Но почему-то кажется, что если бы Маркес, по своей, повторим, воле выбрав для жизни и творчества именно Испанию Франко, вник в суть испанской трагедии, в документы, свидетельства очевидцев и с той, и с другой стороны, постоял бы перед крестом в Valle de los Caidos (Долине павших) неподалёку от Мадрида, постоял в пятидесятикилометровой очереди испанцев, желающих проститься со своим почившим генералиссимусом, признававшим ответственность «лишь перед Богом и Историей»… то не ограничился бы «сукиным сыном». Зимой 2011 года мне довелось побывать в Долине павших. Смею утверждать, что нет на земле мемориала более величественного. Завораживающего. Возносящего. Его начали создавать по приказу Франко сразу после окончания гражданской войны. Вековые сосны, лиственницы, скалы. 150-метровый крест над вырубленной в скале базиликой, по величине превосходящей собор Святого Петра в Ватикане. Под крестом, который видно за пятьдесят километров, — Дева Мария, склонившаяся над Христом. Полумрак. Тишина. Пред алтарём плита с надписью: «Francisco Franco». Всегда свежие цветы. На стене высечено посвящение — как покаянная молитва: «Павшим за Бога и Испанию. 1936–1939». Всем павшим в братоубийственной войне.

Палмарианская испанская католическая церковь объявила генерала Франко святым. После завтрака с Франко назвал его святым и Сальвадор Дали — впрочем, это тоже, возможно, энергия заблуждения художника.

Тема Франко вновь и вновь возникала, пусть не впрямую, в «Осени Патриарха», в процессе его создания — и, как представляется, сама тень легендарного генералиссимуса придавала книге дополнительные тона и полутона, усложняла, углубляла её, делала более многозначной, европеизированной.

Посмотрев вышедший на экраны фильм «Че!» кинокомпании «XX век Фокс» с Омаром Шарифом в роли Че Гевары и Джеком Палансом в роли Фиделя, Маркес кричал Мутису по телефону, что они совсем в Голливуде обалдели и снимают полный бред! Альваро клялся, что не имеет к этой картине ни малейшего отношения, и тоже пришёл в ужас: чудовищные голливудские штампы, стереотипы, вопиющее незнание не только истории Че, но вообще Латинской Америки. Маркес говорил, что этот так называемый Че — какой-то фанатичный монах, начисто лишённый чувства юмора, и вообще маньяк, и Фидель у них тоже маньяк, к тому же алкоголик, и что эти янки их, латиноамериканцев, за полных идиотов держат! Мутис отвечал, что согласен и что в Каракасе, например, подожгли экран, а в Сантьяго-де-Чили после премьеры «Че!» вообще забросали кинотеатр бутылками с «коктейлем Молотова»!..

Четырнадцатого июля 1969 года, в День взятия Бастилии, по радио сообщили, что убит Онорато Рохас, предоставивший в 1967 году информацию, благодаря которой боливийскими войсками была устроена засада и погиб отряд соратницы Че Гевары Тани (Хайд Тамара Бунке Бидер по прозвищу Таня, немка, в прошлом агент секретной службы ГДР «Штази» и, по некоторым сведениям, КГБ СССР). Рохас был застрелен на своём ранчо, подаренном ему в награду «за Че» президентом Рене Барьентосом, двумя выстрелами в голову.

В начале 1970 года «Сто лет одиночества» во Франции был признан лучшим иностранным романом. В высшей степени консервативная лондонская газета «Таймс» (ещё недавно вовсе не печатавшая фотографий) отдала целую полосу первой главе «Ста лет…», притом с иллюстрациями практически из битловского мультфильма «Жёлтая подводная лодка». Премии сыпались как из рога изобилия, притом 36,2 процента дохода, как подсчитал Маркес, приносила Кармен, которую писатель прозвал Супермен.

Как-то вечером, выслушав за ужином объяснение друга-психиатра Луиса Федучи, какие необратимые процессы в мозгу человека происходят от курения и как пагубно влияет оно особенно на память, Габриель, выкуривавший с юности до восьмидесяти, а когда писал «Сто лет…» и до ста сигарет в сутки, бросил курить. Сам Федучи потом перешёл на трубку, а Маркес больше не курил никогда (сила воли — иные Маркесами не становятся).

Пабло Неруда, легендарный поэт-коммунист, боявшийся, как и Маркес, летать, возвращался с женой Матильдой из Европы домой, в Чили (чтобы принять участие в выборах, на которых Неруда снимет свою кандидатуру от компартии на пост президента страны в пользу Сальвадора Альенде) и пожелал лично познакомиться с автором романа-землетрясения. Вечером после их знакомства Маркес писал другу Мендосе: «Жаль, что ты не видел Неруду! Этот м…к поднял такой хай в ресторане, что Матильде пришлось послать его на х… Мы выпихнули его в окно, привезли сюда и классно провели время до отхода корабля». И ещё Маркес вспоминал о том дне: «Мерседес возжелала получить у Неруды автограф. Он подписал: „Читающей в постели Мерседес“. Посмотрел на этот свой автограф и говорит: „Как-то подозрительно“. И написал: „Мерседес и Габо в постели“. Поразмыслил. „Нет, — говорит, это ещё хуже“. И написал: „С приветом, брат Пабло“. Захохотал и закончил: „Ну вот, теперь совсем плохо, но с этим уж ничего не поделаешь“».