Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого - Жан Фавье

Безусловно, это не говорит о том, что именно такова была воля короля, поскольку Филипп Красивый во время обсуждения этого вопроса находился в коме. Тем не менее количество и титулы участников являются гарантией того, что принятая мера не была чьим-то капризом и всем казалась полезной. Одно можно сказать с уверенностью: Мариньи в то время находился на пике власти. Он обладал достаточными полномочиями для того, чтобы заниматься составлением столь важного документа, и именно его заботам король Наварры и пятеро присутствовавших там графов поручили юридическое оформление этой бумаги. На последнем документе периода правления Филиппа Красивого стоит пометка per dominum Marrigniaci (составлено по распоряжению господина де Мариньи), тогда как несколькими неделями раньше на подобной бумаге было бы написано per dominum Regem (по приказу господина короля).

Двадцатого декабря Эдуард II, получивший весть о кончине своего тестя, отправил письмо молодому королю Франции и Наварры. Он просил его взять под свое покровительство Ангеррана де Мариньи, как это сделал его покойный отец, в благодарность за его верную службу и оказанные им неоценимые услуги. Он также сообщал о том, что направил во Францию генуэзца Антонио Пессеня,[1411] который нам известен в качестве посредника между Мариньи, Тотом Ги и казначейством короля Англии. Во многих исследованиях можно прочесть, что Эдуард II пытался спасти Мариньи. Это не совсем так. Эдуарду II еще не было известно о том, что Мариньи оказался в непростой ситуации, и он предпринимал подобные действия лишь потому, что был уверен в одном: король умер, и Мариньи вполне мог лишиться своего положения. Эдуарда II не беспокоила судьба остальных камергеров, он был заинтересован лишь в благополучии Мариньи. Эдуард II не раз открыто спрашивал совета у Ангеррана и, несомненно, прибегал к его помощи, но уже втайне. Следовательно, королю Англии было выгодно, чтобы советник Филиппа Красивого сохранил свою должность и расположение Людовика X. Но, зная о намерениях. принцев, он понимал, что Мариньи рисковал потерять все, и поэтому немедленно вмешался пока еще не было принято никаких решений.

К сожалению, обращение к Людовику X не дало никакого результата: молодого короля не нужно было убеждать, и, как мы увидим, на протяжении многих дней он защищал камергера своего отца от нападок своего дяди. Если письмо Эдуарда II и не является достаточным объяснением поведению короля, оно, возможно, только уверило Людовика X в своей правоте.

Все же король не был столь же милостив к Мариньи, как его отец. Вильгельм Бальдрих в своем донесении на Майорку от 7 декабря передал общепринятое на тот момент мнение о том что молодой король оставлял при себе всех камергеров и привратников – иными словами, весь персонал королевской Палаты – своего отца, за исключением Мариньи, поскольку он должен был отчитаться в своей деятельности.[1412] Впрочем, даже если бы Филипп Красивый не умер, расследование, проведенное после предоставления отчета, не выявило бы ничего, что повлекло бы за собой неминуемое увольнение камергера.

В действительности Мариньи несколько недель являлся камергером Людовика X. В соглашении, которое король заключил с душеприказчиками своего отца, упомянуты «Ангерран, сеньор де Мариньи, Пьер, сеньор де Шамбли, Гю, сеньор де Бувиль, рыцари и камергеры… Мартен дез Эссар, наши приближенные».[1413] Эта фраза, перевод латинского milites et cambellanos… familiarium nostros (рыцари и камергеры… наши приближенные), могла быть обычной калькой с формулировки акта, составленного в предыдущем месяце; мы убедимся в том, что она ничего не значит. Луи де Мариньи был камергером Людовика Наваррского. Поэтому заполнявший 30 декабря журнал казны Гильом де Монфокон не знал, как упомянуть и об отце, и о сыне, и поэтому ограничился неопределенным описанием ситуации, которая действительно еще не прояснилась: «Монсеньор Луи де Мариньи, камергер короля, получил жалованье… сеньор Ангерран де Мариньи, камергер, получил деньги…»[1414] Но 24 января 1315 г. Людовик X утвердил отчет Мариньи, обратившись к нему как к «возлюбленному и верному» рыцарю и камергеру Филиппа Красивого, «и отныне нашему, Ангеррану де Мариньи».[1415] Можно, кстати, отметить, что Матье де Три, стоявшего выше Мариньи на иерархической лестнице, стали называть «камергером Франции»,[1416] что не часто можно было услышать при Филиппе Красивом.[1417] Он, конечно же, воспользовался сменой правления для того, чтобы вернуть себе привилегии, которые много лет тому назад отобрал у него Мариньи. Итак, можно с уверенностью сказать, что в конце января 1315 г. Ангерран еще не попал в опалу. Потеряв, как мы увидим, особенно в финансовой сфере, руководящее положение, милостиво предоставленное ему Филиппом Красивым, тем не менее остался на должности камергера. И поскольку его сын получил такую же должность, казалось, что Мариньи, подобно Бувилям и Шамбли, стали, по словам Р. Фотье, частью «той династии камергеров, члены которой сменяют друг друга на службе у государей».[1418]

Оставалось получить отчет в финансовой деятельности, которая вызывала особый интерес, поскольку долгое время вообще не подвергалась проверкам. Расследование, назначенное еще при жизни Филиппа Красивого и с согласия Мариньи, по всей видимости, должно было завершиться после составления окончательного отчета 24 января 1315 г.,[1419] несмотря на все хитроумные уловки Карла Валуа.

Ангерран пока еще не попал в немилость; тем не менее все обсуждали эту возможность. Король оставил Мариньи на посту камергера, но подозревал его как советника. Вильгельм де Бальдрих, сообщавший скорее о слухах, чем о том, что он видел своими глазами, 7 декабря написал о том, что Мариньи якобы попросили больше не заниматься делами казны; это, впрочем, кажется нам вполне естественным, поскольку на тот момент комиссия, проводившая расследование, еще не подвела итоги своей работы. Мариньи якобы даже предложили не покидать двор, пока проверяют его счета,[1420] что фактически означало домашний арест в королевском дворце или в Париже. Все это, на наш взгляд, несколько преувеличено, но не безосновательно; в любом случае, разбирательства по делу Мариньи не предавали огласке, так как майоркский посланник уточнил, что не мог подтвердить подлинность этой информации.[1421]