Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру

его из ваших рассуждений благодаря булавке с рубином. Но эта булавка, которая доказывает, что Старый Боб сел в лодку Туллио у выхода из коридора, якобы соединяющего колодец с морем, эта булавка никак не объясняет, каким образом Старый Боб попал в колодец. Ведь мы нашли крышку закрытой.

– Вы нашли! – воскликнул Рультабийль, глядя на меня так сурово, что я даже поежился. – Это вы нашли ее закрытой. А вот я видел колодец открытым. Помните, я послал вас к Маттони и папаше Жаку? Вернувшись, вы обнаружили меня на том же месте, в башне Карла Смелого, однако я успел сбегать к колодцу и заметить, что он открыт.

– И вы его закрыли! – вскричал я. – А зачем? Кого вы хотели обмануть?

– Вас, сударь.

Он произнес эти слова с таким презрением, что кровь бросилась мне в голову. Я вскочил. Все глаза устремились на меня, и едва я вспомнил, как грубо обошелся со мною Рультабийль в присутствии Робера Дарзака, как у меня тут же появилось ужасное ощущение, что во всех глазах я читаю подозрение, обвинение! Да, меня словно пронзила общая мысль: а вдруг Ларсан – это я.

Я – Ларсан!

Я переводил взгляд с одного на другого. Рультабийль глаз не опустил, хотя и мог прочитать в моих глазах отчаянный протест всего существа и яростное негодование. От гнева кровь стучала у меня в висках.

– Ах так! – вскричал я. – Пора с этим кончать. Раз Старый Боб отпадает, князь Галич отпадает, профессор Стейнджерсон отпадает, то остаемся только мы, сидящие в этой комнате. А если Ларсан среди нас – укажи его, Рультабийль!

Молодой человек так сверлил меня взглядом, что я, окончательно выйдя из себя и позабыв о манерах, заорал:

– Ну, покажи его! Назови! Ты, я смотрю, так же не спешишь, как и тогда на суде.

– А разве на суде у меня не было причин не спешить? – невозмутимо поинтересовался Рультабийль.

– Значит, ты опять хочешь дать ему скрыться?

– Нет, клянусь тебе, на этот раз он не скроется.

Почему, когда он это говорил, тон его становился все более угрожающим? Неужели он и впрямь думает, что Ларсан – это я? Я встретился взглядом с дамой в черном. Она смотрела на меня с ужасом.

– Рультабийль, – сдавленным голосом проговорил я, – неужели ты думаешь… подозреваешь…

В этот миг снаружи, недалеко от Квадратной башни, прогремел ружейный выстрел. Мы все вздрогнули, вспомнив о приказе репортера троим стражам стрелять во всякого, кто попытается выйти из Квадратной башни. Миссис Эдит вскрикнула и бросилась было бежать, но сидевший неподвижно Рультабийль успокоил ее одной фразой:

– Если бы стреляли в него, мы услышали бы три выстрела. А это лишь сигнал, означающий, что я могу начинать. – И, повернувшись ко мне, продолжал: – Господин Сенклер, пора бы вам знать, что я не подозреваю никого, если мои доводы не опираются на здравый смысл. Это надежная опора, она никогда не подводила меня в пути, и я призываю вас всех опереться на здравый смысл вместе со мною. Ларсан здесь, среди нас, и здравый смысл вам на него укажет. Прошу вас, рассаживайтесь и смотрите внимательно: на этом листе бумаги я сейчас продемонстрирую вам, как появился «лишний труп»! – Удостоверившись, что дверь заперта на задвижку, он вернулся к столу и взял циркуль. – Я хотел бы показать вам это в том месте, где появился «лишний труп». Так будет убедительней.

С помощью циркуля он снял с чертежа Робера Дарзака радиус окружности, соответствовавшей башне Карла Смелого, и начертил круг на листе белой бумаги, приколов его медными кнопками к чертежной доске. Начертив окружность, он взял чашечку с красной краской и спросил у господина Дарзака, узнает ли тот краску. Господин Дарзак, не более нашего понимавший манипуляции молодого человека, ответил, что он и в самом деле приготовил эту краску для своего рисунка.

Краска в чашечке наполовину высохла, однако, по мнению господина Дарзака, то, что осталось, даст на бумаге примерно тот же тон, которым он пользовался для отмывки своего плана форта Геркулес.

– К рисунку никто не прикасался, – торжественно подхватил Рультабийль, – а краска разбавлена лишь самую малость. Впрочем, вы увидите, что лишняя капля воды в чашечке на мою демонстрацию никак не повлияет.

С этими словами он обмакнул кисточку в краску и принялся закрашивать нарисованный круг. Он делал это с усердием, которое поразило меня, еще когда в башне Карла Смелого он самозабвенно рисовал после только что случившегося убийства. Закончив, он бросил взгляд на свои громадные карманные часы и сказал:

– Как видите, дамы и господа, слой краски, которым я покрыл круг, примерно таков, как на рисунке господина Дарзака. Оттенок приблизительно тот же.

– Верно, – отозвался господин Дарзак, – но что все это означает?

– Погодите, – остановил его репортер. – Само собой разумеется, этот рисунок делали вы?

– Еще бы! Вы же помните, как я был раздосадован, когда, вернувшись вместе с вами из Квадратной башни в кабинет Старого Боба, нашел рисунок в столь плачевном состоянии. Старый Боб испортил мой рисунок, катнув по нему этот свой череп.

– Вот именно, – подытожил Рультабийль.

Взяв со стола самый древний в мире череп, он перевернул его и, показав господину Дарзаку выпачканную красной краской челюсть, спросил:

– Стало быть, это вам пришло в голову, что красная краска попала на челюсть с вашего рисунка?

– Да в этом не может быть сомнений, черт возьми! Череп же валялся на рисунке, когда мы вошли в башню Карла Смелого.

– Значит, и тут наши мнения совпадают, – заметил Рультабийль.

Держа на ладони череп, он встал и прошел в нишу, освещавшуюся широким зарешеченным окном и служившую когда-то пушечной бойницей, а после нашего приезда в замок – туалетной комнатой господина Дарзака. Там он чиркнул спичкой и зажег стоявшую на маленьком столике спиртовку. На нее он поставил приготовленную заранее кастрюльку с водой, продолжая держать череп в ладони.

Пока Рультабийль занимался этой диковинной стряпней, мы не спускали с него глаз. Никогда еще его поведение не казалось нам столь непостижимым и тревожащим. Чем больше он объяснял и действовал, тем меньше мы понимали. Кроме того, нам было страшно: мы чувствовали, что кто-то из нас испытывает еще больший страх. Кто же? Быть может, самый спокойный?

Самым спокойным казался Рультабийль, возившийся с черепом и кастрюлькой.

Но что это? Почему все мы, словно сговорившись, отпрянули назад? Почему у господина Дарзака, чьи глаза расширились от ужаса, у дамы в черном, у мистера Ранса, у меня, наконец, – почему у нас всех чуть было не сорвался с губ возглас: «Ларсан!»?

Где мы его увидели? В чем мы его ощутили, глядя на Рультабийля? Ах этот профиль на фоне зарева приближающейся ночи, эта голова в глубине ниши, которую закат осветил вдруг красным светом – так же, как раньше, утром, лучи зари окрасили кровью стены этой комнаты! Ах этот энергичный, волевой подбородок, так плавно, немного грустно, но мило закругляющийся при свете дня! Какие грозные и злобные очертания принял он на фоне вечерней зари! Как Рультабийль похож на Ларсана! Сейчас он просто вылитый Ларсан!

Привлеченный громким вздохом матери, Рультабийль покинул мрачные декорации, в которых мы чуть было не приняли его за знаменитого разбойника, подошел к нам и вновь стал самим собой. Мы не могли унять дрожь. Миссис Эдит, которая никогда не видела Ларсана, ничего не понимая, спросила у меня: «Что случилось?»

Стоя перед нами с кастрюлькой теплой воды, салфеткой и черепом, Рультабийль принялся смывать с него краску.

Длилось это недолго. Вымыв череп, Рультабийль продемонстрировал его нам. Затем, встав перед столом, он застыл, всматриваясь в собственный рисунок. Сделав нам знак молчать, он простоял так минут десять – десять томительных минут. Чего он ждал? Внезапно он схватил череп правой рукой и движением игрока в кегли несколько раз прокатил его по своему рисунку, после чего показал череп нам и предложил убедиться, что на том нет ни пятнышка красной краски. Затем снова вытащил часы и заговорил:

– Краска на рисунке высохла. Высохла за четверть часа. Одиннадцатого апреля мы видели, как господин Дарзак вошел в Квадратную башню в пять часов вечера. После этого, закрывшись в своей комнате на задвижку, он, по его словам, не выходил оттуда, пока мы не зашли за ним уже после шести часов. Что же до Старого Боба, то мы видели, как он вошел в Круглую башню в шесть часов, держа в руках череп без каких бы то ни было следов краски. Каким же образом краска, сохнущая четверть часа, оказалась свежей больше чем через час после того, как господин Дарзак кончил