Ночная охота - Юрий Козлов

— И что из этого следует? — Антону не улыбалось вот так ни с того ни с сего закончить жизнь в бессмысленной ночной автокатастрофе посреди пустого города, но Конявичус, похоже, вел дело к этому.

— Конец, — коротко ответил главнокомандующий. — Из всего этого следует конец.

Он вдруг дал по тормозам. Машина стала посреди парка. Над ними сияло неправдоподобное небо. Вокруг стеной стояли деревья. Земля как бы отсутствовала. Земли не было. Антону показалось, что он умер и предстал пред Богом. Почему-то подумалось, что первый и, по всей видимости, единственный разговор с Богом должен состояться, если, конечно, должен, именно при таких декорациях. Антон помотал головой, прогоняя наваждение. Земля была. Машина впечаталась в нее всеми четырьмя рублеными протекторами. Небо вдруг странным образом вознеслось и потускнело. Вместо Божьего лика Антон увидел прямо перед собой опухшую от пьянства и недосыпа физиономию Конявичуса. «Господи, на что я трачу свое время?» — опечалился Антон.

— Так ли уж конец, Конь? — все же усомнился он, подумав про реинсталляцию.

— Конец, — сурово, как военно-полевой прокурор, подтвердил главнокомандующий. — Хотя бы потому, что я — второй человек в провинции — совершенно не стремлюсь сделаться первым. Это конец!

Антон промолчал. То была какая-то неожиданная, но, видимо, имеющая право на существование точка отсчета начала конца.

— Жить не хочу, — пожаловался, сильно отхлебнув из бутылки, главнокомандующий. — Разве это не конец?

«Для меня-то точно», — подумал Антон. Новый главнокомандующий не станет с ним церемониться — расстреляет без суда и следствия в первый же день. Антон вдруг осознал, сколь дорог ему Конявичус, не единожды спасавший его от верной смерти.

— Не горюй, Конь, — растерянно приложился к бутылке Антон. — Мы еще поживем!

— Может быть, — равнодушно отозвался главнокомандующий. — А может, нет. Что ты хотел мне рассказать?

— Все, — сказал Антон.

— Все? — пожал плечами Конявичус. — Это несерьезно. Мы не знаем собственных родителей, а ты говоришь «все».

…Сухой воздух в подземных залах библиотеки был стерилен, но дышалось трудно, как будто воздух состоял из невидимо пронзающих легкие игл. То была превратившаяся в воздух мельчайшая пыль, вставшая над кладбищем бумаги. Бумага сжималась, усыхала, как труп в пустыне. С нее испарялись буквы, заголовки, слова, обесцвеченные фотографии, знаки препинания. В ней растворялось содержание — кровь, смерть, выжигающее жизнь излучение, взорванные компьютерные производства, фиолетовое — в газовой гангрене — небо, несчастные, ищущие и не находящие спасения люди, другие, не менее несчастные, люди, отстреливающие их, как зверей, сгоняющие, как скот, в загоны, лишающие их имущества, расселяющие по неудобицам, наконец, вывозящие лишенцев на баржах в океан, высаживающие немногих уцелевших на белый антарктический берег, где тем предстояла медленная холодная смерть.

В библиотечном воздухе не хватало кислорода. Однажды у Антона начались галлюцинации, он потерял сознание. Спасибо, Фокей выволок наружу. Впоследствии Антон принял меры — доставил в библиотеку кислородный баллон. Однако дышать библиотечным воздухом было все равно трудно — душил астматический кашель. «Что ты хочешь, начальник, — сказал Фокей, — бумажная ржа что хошь прожрет».

Антон обратил внимание, что в стены вмонтированы металлические пластины с прорезями на манер ротановых жабр. Подумал, что кондиционеры, но из железных жабр — ни дуновения. «Ага, кондиционеры, — усмехнулся Фокей, — электронные печи не хошь! Чтоб, значит, по сигналу из центра тут одни угольки!» — «Чего же так припозднились с сигналом?» — удивился Антон. «Дак я сразу, как врубился в компьютерную реальность, заблокировал общий «Delete», — объяснил Фокей. — Библиотечка у них, поди, уж давно значится как уничтоженная». — «Неужели сожгли бы вместе с компьютерами?» — спросил Антон. «А то нет, — ответил Фокей, — думаешь, в провинции только один центр управления реальностью? Наверняка есть запасные!»

Поначалу Антону казалось, что он не разберется в многочисленных, одновременно похожих и непохожих на единый языках. Сейчас подобия этих языков назывались диалектами единого. Единый состоял как бы сразу из всех языков, но напоминал при этом скелет без мяса, мышц и кожи. Многие слова, выражения, понятия, обозначения и термины в нем попросту отсутствовали. Тем не менее единый был отмычкой, которая грубо, со скрежетом влезала в любой языковый замок, проворачивалась там, круша тонкие винтики и пружинки, не открывала, а скорее взламывала замок. Читая старинные тексты, Антон выхватывал суть, минуя нюансы, продирался к смыслу сквозь кружева вспомогательных мыслей. Зачастую смысл погибал, растворялся в многочисленных отступлениях. Люди той поры казались Антону изнеженными, слабыми и неконкретными. Они видели свою погибель, но шли ей навстречу как зачарованные.

В давние годы планета тоже была разделена на провинции, только они назывались независимыми государствами и не подчинялись общему для всех центральному правительству. Никакого центрального правительства, не говоря о грозном Центризбиркоме, вообще не существовало. Три группы стран пассивно противостояли друг другу. До прямой войны дело не доходило, так, щипали друг друга по окраинам. В первой группе люди жили богато, примерно так, как сейчас члены правительства провинции «Низменность-VI, Pannonia». Это были страны, населенные в основном людьми белой расы. Определяя свое общественное устройство, они использовали термины: «свободный мир», «демократия», «рыночная экономика», то есть были как бы предшественниками нынешней, простирающейся на всех — исключая Антарктиду — континентах, омываемой всеми океанами страны, названия которой Антон не знал. Они владели наиболее современными по тем временам технологиями, пользовались природными ресурсами других стран, которые те были вынуждены уступать им почти даром. Во второй группе стран жили, в сравнении с первой, бедновато, недемократично и несвободно. Там держали граждан за штаны, не пускали через границы, случалось, сажали в лагеря и тюрьмы, расстреливали. В этих государствах заправляли коммунисты-тоталитаристы. Им постоянно не хватало продовольствия и товаров, но свободные демократические страны охотно продавали им и то и другое в обмен на нефть и лес. И наконец, третья группа стран — негры, латины и азиаты — жили в совершеннейшей нищете и перманентных войнах, торгуя сырьем и произрастающими у них фруктами под названием бананы. Эти крутились между первыми двумя, как проститутки.

…В библиотеке Антон терял представление о реальности. Не верилось, что наверху — на воздухе — продолжается жизнь: заседает кабинет министров, тянутся очереди в помпиты, резиновый Гвидо и костистый Николай готовят ему погибель, голодные дети не спят, смотрят в темноту сухими взрослыми глазами, белые, как матовые светильники, инопланетяне крадутся к пунктам выдачи дивидендов по акциям «Богад-банка».

Сейчас Антону казалось, что ночи, проведенные в библиотеке — лучшее, что было в его жизни. Пусть даже это сопровождалось аллергией и кашлем. Антон постиг болезненное, ни с чем не сравнимое очарование умственной жизни, пришел к нелепому выводу, что если и есть в мире бесконечность, то она не в Боге и не в страданиях, а именно в умственной жизни, когда каждое прибавление в знании подобно глотку коньяка, продлевающему удовольствие опьянения, которое в принципе может длиться до самой смерти без малейшего похмелья.