Дети времени - Адриан Чайковски

Сами системы гондолы, работающие на минимальном потреблении энергии, делали все возможное для обеспечения работоспособности, однако приходилось идти на жертвы: она слепа, она распалась на фрагменты, она не знает, где заканчивается она сама и начинаются машины. Гондола стала домом множеств, где каждая подсистема приобретает грубую автономность: сообществом полоумных, отчаянно пытающихся не дать всему рассыпаться. И она сама – один из таких осколков. Она занимает виртуальное пространство, тесное и переполненное, словно курятник. Она, и Элиза, и много-много систем.

Пролет «Гильгамеша» – со всеми теми недостойными криками и мольбами, вплоть даже до колоссальных затрат энергии на посадку их незваного шаттла – все это кажется сном, словно якобы-люди заявились из какой-то параллельной реальности, имеющей к ней очень слабое отношение. Они только показали ей, что до их прилета она не знала, что такое отчаяние. Молчащая планета была предпочтительнее планеты, кипящей человеческой жизнью, потому что человеческая жизнь окончательно уничтожит вероятность успеха ее миссии. Пусть она будет вращаться вокруг планеты, пока Наблюдательная гондола не рассыплется, но у нее все-таки останется надежда на то, что ее подопытные обезьяны в конце концов окликнут своего творца. Отсутствие успеха еще не означало, что ее эксперимент провалился.

Она никогда не проверяла свои мотивы и приоритеты, не спрашивала себя, почему настолько несгибаемо настроена на осуществление этой миссии, несмотря ни на что. Когда она разговаривала с теми якобы-людьми из корабля-ковчега, она словно стала сразу двумя людьми: один помнил, каково это было – дышать и смеяться, а второй помнил о важности научных успехов и достижений. И она не могла точно определить, откуда взялась та, первая Аврана. Почему-то она казалась не похожей на нее саму.

А потом обезьяны ответили – и все изменилось.

Конечно, это произошло очень поздно. Запроектированные несколько столетий прошли, и срок службы, на который Наблюдательная гондола была рассчитана, давно истек. Тем не менее люди в те дни строили долговечные сооружения. Пусть даже обезьянам и понадобились сотни и даже тысячи лет, Аврана, Элиза и их мириады систем обеспечения были к этому готовы.

Однако они оказались такими тупыми, а их мышление – таким странным! Она все пыталась и пыталась, и часто ей казалось, что что-то стронулось с места, но у обезьян были свои идеи… такие странные идеи! Порой они не могли понять ее превосходящий разум. Порой она не могла их понять. Считалось, что обезьяны станут простой первой ступенью ко вселенной возвышения. Все заверяли ее, что они будут достаточно близки к людям, чтобы их можно было понимать, но все же будут отстоять достаточно далеко, чтобы оставаться валидным и достойным объектом изучения. Почему ей не удается сойтись с ними во взглядах?

Теперь она встречается с их взглядом. Всех восьми глаз.

Отправленная ей картинка – это безумная, фантастичная, многоуровневая запутанная конструкция из стяжек, канатов и замкнутых пространств, которые существуют только потому, что их скрепляют временные участки натяжения. Пауки там повсюду, запечатленные в момент передвижения. Слова, предшествовавшие этой картинке, были просты и ясны, не допуская ошибки: «Это мы».

Аврана Керн убегает в ограниченные глубины остатков своего разума, и оплакивает своих пропавших обезьян, и познает отчаяние, и не понимает, что делать.

Она советуется со своими консультантами – теми, кто делит с ней ее распадающееся обиталище. Отдельные системы сообщают ей, что по-прежнему выполняют свою работу. Главная система управления ведет журнал передач, отправленных с поверхности. Другие отслеживают движение небесных тел, отмеченных как представляющие интерес, в том числе и далекую – очень далекую – точку, которая называет себя последней надеждой человечества.

Она не останавливается, ища второй крупный фокус вычислений, с которым делит эту гондолу и с которым порой ей приходится договариваться. Там их легион, но у Наблюдательной гондолы есть два полюса, и сейчас она осторожно тянется ко второму.

«Элиза, мне нужна твоя помощь. Элиза, это Аврана».

Она прикасается к потоку мыслей той второй сущности, и на мгновение ее подхватывает бурный поток, который течет там непрерывно: «мои обезьяны где мои обезьяны мне уже не помогут мне холодно так холодно и Элиза никогда не приходит повидать не вижу не чувствую не могу действовать хочу умереть хочу умереть хочу умереть»… Эти мысли бессильно текут из испорченного разума, словно он пытается полностью себя опустошить, однако там неизменно находится что-то еще. Аврана отшатывается – и на одно жуткое, неподвижное мгновение осознает, что если то, к чему она прикоснулась, – это органический мозг, то «значит, я уже»… Однако у нее все-таки есть почти неисчерпаемая способность не обращать внимания, и это мгновение самоосознания проходит, а вместе с ним – и опасность озарения.

Она остается наедине с этим невыносимым изображением, восстановленным в ее разуме пиксель за пикселем.

Вот с чем она вела общение. Маска обезьяны снята, и вместо нее обнаружился вот этот шокирующий образ. Все надежды, которые она возлагала на свой великий проект, – в буквальном смысле единственное, что у нее оставалось во вселенной, – теперь разбились. На мгновение она пытается убедить себя, что ее человекообразные протеже все-таки где-то там прячутся от этой гнилостной цивилизации пауков, но ее разум больше не желает продолжать игры. Они сгорели. Теперь она вспомнила. Обезьяны сгорели, но вирус… сам вирус на планету попал. Это – единственное объяснение. Или, возможно, то, что она сейчас видит, могло бы возникнуть спонтанно при наличии миллионов лет нужных условий. Вирус стал катализатором, сконденсировавшим этот период до считаных тысячелетий. Действующая сила, которая должна была обеспечить ее триумф, вместо этого обеспечила появление чего-то жуткого и странного.

Она колеблется с принятием решения. Ей ясно виден путь отрицания: те сварливые обезьяноподобные существа с «Гильгамеша» в конце концов вернутся и положат всему этому конец – бездумно, как это всегда делали люди. Им будет все равно, обезьяны это или пауки. А она, Аврана Керн, забытый гений прежней эпохи, постепенно распадется до маразма и забвения на орбите планеты, заполненной процветающими муравейниками тех, кого она вынуждена признать представителями одного с ней вида.

Ее долгая история закончится. Последний утолок ее времени и ее народа будет стерт плодовитыми ордами ее далеких и недостойных потомков. Все будет потеряно, не останется и следа от ее долгих и одиноких столетий ожидания и внимания, ее триумфов – и ее последнего ужасающего открытия.

В Наблюдательной гондоле мало неизменных границ. Различные сущности, электронные и органические, больше не имеют четкого разделения: каждая полагается на других и заимствует другу друга ради элементарного повседневного функционирования. Аналогичным образом прошлое перетекает в настоящее при малейшем приглашении. Аврана Керн – или то, что считает себя ею, – заново переживает историю зеленой планеты и ее обитателей: их математический ответ, обучение монстров языку, мучительно-трудные разговоры, их преклонение, их мольбы, ставящие в тупик малопонятные истории об их достижениях. Она бессчетное множество раз беседовала с их великими умами: почитателями и астрономами, алхимиками и физиками, вождями и мыслителями. Она стала краеугольным камнем их цивилизации. Ни один человек не имел подобного опыта, не соприкасался с чем-то настолько чуждым. Вот только они не чуждые, конечно. В конечном счете их племя развивалось вместе с ее собственным. Пятьсот миллионов лет назад у них были общие предки – до того, как жизненные формы разделились на те, которые будут носить свои нервы на спине, и те, которые будут носить их у себя в брюхе.