Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

мы, осторожно ступая, двинулись через спящий дом по направлению к кладовке. Только оказавшись в аллее, я повернулся к Целию, чтобы прошептать слова благодарности.

— Не стоит, — прошептал он в ответ. Его глаза возбужденно блестели в лунном свете. — Мне это понравилось.

Я знал, что эти слова не были пустой похвальбой. Молодой дурак действительно получал удовольствие от опасных приключений.

Домой я вернулся далеко за полночь. Все, кроме Цицерона, уже спали, но хозяин дожидался меня в триклинии. Судя по количеству книг, разбросанных вокруг лежанки, он сидел там уже много часов. Увидев меня, Цицерон вскочил.

— Ну? — спросил он. Я кивнул, давая понять, что задание выполнено. Цицерон удовлетворенно потрепал меня по щеке и сказал, что я — самый храбрый и самый умный письмоводитель на свете.

Я показал ему таблички с записями, он нетерпеливо схватил одну из них, поднес к свету и тут же с разочарованным видом протянул мне:

— Ах да, твои проклятые иероглифы. Пойдем в комнату для занятий. Я налью тебе вина, а ты мне расскажешь, что там было. И ты, наверное, проголодался?

Цицерон растерянно огляделся — он не привык исполнять обязанности прислуги. Вскоре я уже сидел напротив него, а на столе передо мной были нетронутый кубок с вином, яблоко и таблички с моими записями. Наверное, со стороны я походил на школьника, которому предстоит отвечать урок.

Те восковые таблички у меня не сохранились, однако их расшифровку Цицерон хранил вместе со своими самыми тайными записями. Размышляя об этом сейчас, через столько десятилетий, я понимаю, почему не мог уследить за ходом обсуждения. Заговорщики, должно быть, неоднократно встречались до той памятной мне ночи, поэтому в их разговоре было много всего, понятного только им, но представлявшего загадку для нас с Цицероном. Они немало говорили о днях заседаний судов, поправках в законопредложения, распределении обязанностей. Поэтому не следует думать, что я просто читал свои записи и все тут же становилось понятно. Нет, мы с Цицероном несколько часов ломали голову над таинственными репликами, пытаясь разгадать их скрытый смысл. Однако наконец все встало на свои места. Цицерон то и дело восклицал: «Умны, проклятые! До чего же умны!» — затем вскакивал на ноги, беспокойно ходил по комнате и снова садился за стол.

Короче говоря, выяснилось, что заговор, который уже много месяцев возглавляли Красс и Цезарь, состоял из четырех частей. Для начала они собирались захватить власть на следующих выборах, получив обе консульские должности, все трибунские и три преторские, причем взяткодатели докладывали, что все уже готово для этого. При этом они собирались как можно сильнее подорвать положение Цицерона. Затем, в декабре, трибуны призвали бы произвести внушительные земельные преобразования, с раздроблением больших общественных участков на мелкие (в первую очередь — в Кампании с ее плодородными почвами) и незамедлительным распределением их между тысячами городских плебеев. Далее, в марте народное собрание должно было избрать особый совет из десяти человек — децемвиров — во главе с Крассом и Цезарем, наделенный широчайшими полномочиями по продаже земель в покоренных странах и приобретению на полученные средства новых угодий в Италии, чтобы осуществить еще более широкое переселение. Наконец, на следующее лето наметили ни больше ни меньше как присоединение Египта, под тем предлогом, что уже скончавшийся египетский царь Птолемей, какой-то там по счету, семнадцать лет назад предложил продать всю свою страну римскому народу. Прибыли от этого будущие децемвиры также собирались направить на выкуп земель в Италии.

— Всемогущие боги! Да это же настоящий государственный переворот, замаскированный под земельные преобразования! — возопил Цицерон, когда мы закончили расшифровывать мои записи. — Децемвиры во главе с Крассом и Цезарем станут полновластными хозяевами государства, а консулы и другие магистраты превратятся в ноль без палочки. Более того, их власть внутри страны будет поддерживаться непрерывным выкачиванием денег из завоеванных стран.

Цицерон сел, скрестил руки на груди, опустил голову и долго сидел, не произнося ни слова. Я же, измученный до предела, хотел только одного — отправиться спать. Свет раннего летнего утра, начавший проникать в окна, подсказал мне, что мы проработали всю ночь напролет и что наступил день выборов. До моих ушей уже доносился обычный уличный шум, но вдруг к нему присоединился другой звук шагов, спускавшихся по лестнице. Это была Теренция — заспанная, с растрепанными волосами, в ночной рубашке, с шалью, накинутой на узкие плечи. Я почтительно встал, но женщина, казалось, даже не заметила меня.

— Цицерон! — воскликнула она. — Что ты делаешь здесь в этот час?

Мой хозяин поднял на жену усталый взгляд и объяснил, что случилось. Теренция прекрасно разбиралась во всем, что касалось государственных и денежных дел, и, кроме того, обладала железной волей. Не будь она женщиной, ей, несомненно, удалось бы многого достичь на общественном поприще. Вот и теперь, поняв, что происходит, она пришла в ужас. Теренция была аристократкой до мозга костей, поэтому отчуждение общественных земель и раздача их плебсу представлялись ей прямой дорогой к развалу Рима.

— Ты обязан выступить против этого! — не терпящим возражений тоном заявила она мужу. — Это поможет тебе выиграть выборы. Тебя поддержат все трезвомыслящие люди.

— Думаешь? — Цицерон взял одну из моих табличек и потряс ею перед носом жены. — Вот это может ударить по мне так, что только искры полетят! Многие сенаторы, половина которых изображают из себя радетелей за отечество, а остальные просто алчны, всегда мечтали о захвате Египта. А что касается народа, то лозунг «Каждому — бесплатный надел!» принесет Катилине и Гибриде даже больше голосов, чем раздача денег. Нет, я — в ловушке! — Цицерон посмотрел на восковую табличку и в отчаянии помотал головой, как художник, созерцающий талантливую картину, написанную его более удачливым конкурентом. — Задумка поистине безупречная. Чувствуется рука великого государственного мужа, — продолжал сетовать он. — Такое мог придумать только Цезарь. Что до Красса, то, вложив в это дело миллионы, он может рассчитывать, что подчинит своему влиянию большую часть Италии и весь Египет. Даже ты согласишься с тем, что это на редкость удачное вложение денег.

— Но ты просто обязан что-нибудь предпринять! — не отступала Теренция. — Ты не имеешь права допустить этого!

— А что именно я, по-твоему, должен делать?

— И ты еще считаешься умнейшим человеком Рима? — раздраженно выпалила она. — Ведь это очевидно! Сегодня же утром отправляйся в сенат и расскажи о том, что они замышляют! Разоблачи их!

— Блестящий шаг, ничего не скажешь! — язвительно откликнулся Цицерон. — Я сообщаю о предлагаемых мерах, желанных для народа, и тут же начинаю поносить их. Ты что, не слышала меня? Если все