Буря Жнеца. Том 2 - Стивен Эриксон

Взгляд юного воина на мгновение вспыхнул злобой, потом он медленно кивнул:

– Правду говорят, мезлан, – твои зазубренные стрелы всегда летят в цель.

– Это что, Торант, метафора? Что это тебя вдруг на поэзию потянуло?

– Ты что же, и песен наших никогда не слушал? Решил остаться глухим к красоте Оул’дана, и в глухоте своей ослеп на свой единственный глаз. Мы древний народ, мезлан!

– Глухой, слепой – вот только, увы, пока не немой.

– Онемеешь, когда я перережу тебе глотку!

Что ж, подумал Ток, крыть-то и нечем.

Красная Маска долго дожидался этого дня. И никакой старец-ренфайяр со своими проклятыми секретами больше не затаился наготове, чтобы все разрушить. Об этом Красная Маска позаботился собственноручно. Он не переставал вспоминать лицо старика – выпученные глаза, набухшие вены, вывалившийся язык, морщинистое лицо поверх сжимающих его горло рук сначала синеет, потом покрывается смертельной бледностью. Горло оказалось совсем слабеньким, тонким, словно тростинка, хрящи под пальцами смялись, как папирусный свиток. Но он еще долго не мог его выпустить, даже когда старый придурок окончательно издох.

Детских воспоминаний слишком много, они проникли в руки, превратили пальцы в удавов, им было мало схватить просто безжизненную плоть – нет, они жаждали смертного холода, который приходит еще не скоро после того, как отлетела душа. Конечно, дело не только в этом. Старик вообразил себя хозяином Красной Маски, его наместником, если использовать летерийский язык, – тем, кто стоит за спиной вождя, готовый в любой момент набрать в легкие побольше воздуха и выдохнуть слова, в которых ужасная правда, – слова, которые уничтожат Красную Маску, а вместе с ним и его шансы привести оул’данов к победе.

Теперь время настало. Он увидит голову Биватт на острие пики. Увидит грязь, а в ней – тысячи трупов летерийцев и тисте эдур. Услышит радостные крики кружащих над ними ворон. А сам будет стоять на деревянной платформе свидетелем всему. Тому, как покрытые чешуей Хранители, что нашли его, избрали его, разорвут в клочья неприятельских магов, выкосят наступающие ряды…

Перед мысленным взором снова встало лицо старика. Поначалу он наслаждался этим зрелищем, однако теперь никак не мог от него отделаться. Он видел его засыпая; видел сейчас в каждой из собравшихся над головой туч – синюшно-бледных, холодных, словно сталь. А он-то думал, что избавился наконец от старого дурака и его давящего взгляда – так отец смотрит на непутевого сына, словно ничего из сделанного им никуда не годится, не может считаться истинно, в извечном смысле оул’данским.

Красная Маска вскарабкался на платформу. Вокруг кипела работа. На поясе у него висел кадаранский кнут. На кожаной перевязи – ригта. Оружие, с которым давным-давно был рожден наш народ. Разве оно недостаточно оул’данское? Разве я не такой же, как остальные ренфайяры? Как собравшиеся вокруг меня воины? Не смотри на меня так, старик. Нет у тебя на это права. Ты никогда не был таким, каким стал я, – взгляни на моих Хранителей!

Хочешь послушать мою историю, отче?

Хотя нет. Ты же мертв. А я все еще ощущаю в руках твое хрупкое горло – а, нет, это лишнее. Такие подробности знает только старик. Загадочным образом скончавшийся в собственной палатке. Последний из старейшин ренфайяров, кто знал – о да, он знал! – моего отца, его родичей и детей, которых они вырастили.

Почему годы не затмили твой разум, старый болван? Что тебе стоило превратиться в такую же дряхлую развалину, что и остальные? Зачем тебе понадобился ясный взгляд? Хотя больше он тебе не нужен. Теперь перед ним лишь тьма и камень. Твой острый ум догнивает в черепе, вот и все.

Оставь меня!

Упали первые капли дождя, и Красная Маска поднял голову в небо. Капли колотили, разбиваясь о маску, о чешуйчатую броню, скрывающую ужасную правду. Я неуязвим. Неприкасаем. Завтра мы уничтожим врага.

Хранители об этом позаботятся. Разве не меня они избрали? Они даруют славу, и никто, кроме меня, ее не заслужил!

Клянусь вашими глазами ящеров, к’чейн че’малли, победа будет за мной!

Где-то в глубине туч принялся беспорядочно лупить в свои громовые тарелки глухой барабанщик. Духи оул’данов ринулись с небес на землю, обнажив кривые сверкающие мечи.

Башни и мосты, тонкие, словно кости скелета, и никаких признаков того, что их возвели чьи-то руки, что это работа ума и целенаправленной воли. Конструкции, вздымающиеся вверх, в дымку едва заметного света, кажутся совершенно естественными – необработанные формы, грубая, костлявая элегантность. Бродя между их хрупких оснований, теряешь всякое чувство пропорции, всякое представление о мироустройстве. Воздуха нет, только вода. Света тоже нет, но есть способность видеть без света – неестественный мистический дар. Дар, позволяющий разглядеть эти башни и арки мостов, столь тонкие и высокие, что, кажется, вот-вот опрокинутся прямо в яростные водовороты течений.

Брутен Трана, выдернутый из тела, в котором просуществовал всю свою жизнь, блуждал сейчас по дну океана. Подобного он не ожидал. Видения и пророчества подвели их всех, и в первую очередь – Ханнана Мосага. Брутен подозревал, что окажется в чуждом, неожиданном для себя месте, быть может – в мифическом царстве. В краю, где обитают боги и демоны, а бессмертно-равнодушные стражи стоят на часах у давным-давно мертвых цитаделей.

«Куда не достигают лучи солнца». Даже если он запомнил не слишком точно, суть мрачного пророчества заключалась именно в этом. Он же был всего лишь воином тисте эдур – теперь еще и лишенным плоти, а дух его держался только на неразумном упрямстве, столь же неумолимом, как и любой страж.

Поэтому он шел; он мог опустить глаза и видеть свои ноги, собственное тело; мог поднять руку и коснуться лица, потрогать распущенные волосы, которые развевались сейчас по течению, словно нити водорослей. Он мог ощущать холод воды и даже ее чудовищное давление, от которого в сем мрачном мире не избавиться. Однако здесь не было ни тропинок, ни дорог – ничего, что указывало бы ему маршрут между каменных сооружений.