Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

ботинках, но, пожалуй, и о начале романа), автор биографии Чернышевского постоянно себя комментирует: здесь мы поддержим такую-то тему, тут введём такую-то и пр.

Наконец, замечательным образом металитературность вывалилась в реальность: редакция «Современных записок» отказалась публиковать вставной текст, работу Фёдора о Чернышевском, руководствуясь теми же аргументами, с которыми нападали на Фёдора внутри романа придуманные Набоковым редакторы и рецензенты («Есть традиции русской общественности, над которыми честный писатель не смеет глумиться»).

«Прелестный пример того, как жизнь бывает вынуждена подражать тому самому искусству, которое она осуждает» – так этот редкий случай прокомментировал сам автор.

Что на неё повлияло?

«Влияния» – внутренняя тема романа. Фёдор ищет свой стиль, мы видим образцы его опытов, которые физически занимают до трети текста «Дара». Поиски Фёдора, по словам Сергея Давыдова, похожи «на тот путь, который проделан русской литературой: от поэзии «золотого века» к прозе 1830-х годов, через эпоху Гоголя и Белинского к утилитарному «железному веку» Чернышевского, в «серебряный век» символизма и акмеизма, а затем в «чугунный век» соцреализма на родине и к современной литературе в изгнании»[602].

Особый пласт «влияний» – актуальная литературная ситуация. Комментатор «Дара» Александр Долинин обращает внимание, что Набоков активно критикует практику расцветших в двадцатые годы в разных странах наивных романизированных биографий с их фирменным приёмом «психологических реконструкций», когда, например, писателю приписываются чувства его героев: Фёдор своего «Чернышевского» пытается строить иначе, он ищет эстетический закон, управляющий конкретной судьбой[603]. В трагическом образе Яши Чернышевского Набоков высмеивает поэзию тоскливого эмигрантского уныния (намекая на целый ряд фигур, от Георгия Иванова и Ирины Одоевцевой до малоизвестных А. Булкина и Льва Гордона). Самой ситуацией рокового для Яши любовного треугольника отсылает к надрывной символистской практике тройственных союзов. Издевается в пародии на писателя Ширина над современной «монтажной» прозой в стиле Эренбурга и Шкловского. Выводит в неприятном облике критика Христофора Мортуса Георгия Адамовича, а под именем бестолковейшего рецензента Линева – Петра Пильского[604].

В «Даре» обнаруживается и такой уникальнейший тип литературного «влияния»: Набоков отзывается в тексте на газетный отзыв на этот же, ещё публикующийся текст. «Способность высечь огонь отовсюду, дар найти свою, ничью другую, а именно свою тему, и как-то так её вывернуть, обглодать, выжать, что, кажется, больше ничего из неё уж и извлечь невозможно», – написал Адамович в «Последних новостях» после публикации одной из глав, а на последних страницах романа Фёдор Годунов скажет Зине: «Я это всё так перетасую, перекручу, смешаю, разжую, отрыгну… таких своих специй добавлю, так пропитаю собой, что от автобиографии останется только пыль, – но такая пыль, конечно, из которой делается самое оранжевое небо».

И, конечно, Набоков по обыкновению активно перерабатывает в прозу газетные и бытовые впечатления. «Безумно хочется одиночества с тобой, чтобы в соседней комнате Влад. Мих. [Зензинов] не теребил мычащее, лопающееся, мяукающее радио», – пишет Набоков жене из Парижа 2 апреля 1937-го[605], а в третьей главе читатель «Дара» прочтёт о Щёголеве: «Какие-то знакомые, уехавшие на лето в Данию, недавно оставили Борису Ивановичу радиоаппарат. Было слышно, как он возится с ним, удавляя пискунов, скрипунов, переставляя призрачную мебель». А самоубийство Яши Чернышевского инициировано реальными событиями: «В Груневальде русский студент медик Алексей Френкель 21 года застрелил свою подругу, ученицу художественной школы Веру Каминскую 22 лет, после чего застрелился сам. Вторая молодая девушка Татьяна Занфтлебен, которая должна была также покончить с собой, в последнюю минуту не решилась…»[606]

Как она была опубликована?

Первая глава появилась в парижских «Современных записках» в № 63 (апрель 1937; под псевдонимом В. Сирин, как большинство русских публикаций писателя), со второй Набоков безбожно запаздывал и предложил редакции предать тиснению после первой главы сразу четвёртую (которая представляет из себя как раз «Жизнь Чернышевского»). Редакция возмущённо отказалась не только из-за нахальной идеи печатать книгу не по порядку, но и из-за содержания главы: упражнение Фёдора Годунова-Чердынцева о Чернышевском было принято за глумление над всей традицией российской общественной мысли.

Со второй главой Набоков всё же успел в № 64 за сентябрь 1937-го, начало третьей (вместе с концовкой второй) напечатано в № 65 (январь 1938), конец третьей – в № 66 (май 1938), но четвёртая так и не была опубликована. В журнале появилась фраза: «Глава 4-я, целиком состоящая из "Жизни Чернышевского", написанной героем романа, пропущена с согласия автора». Так что о содержании «памфлета» читатели могли судить по острым рецензиям, с которых начиналась пятая глава (№ 67 вышел 19 октября).

Чуть позже был проект выпустить «Дар» с приложениями в двухтомном виде в издательстве «Петрополис», но публикация не состоялась. Впервые целиком роман вышел в нью-йоркском Издательстве имени Чехова в 1952 году (Набоков добавил одну фразу, крайне неудачную: «Слеп как Мильтон, глух как Бетховен и глуп как бетон»), а в России – в 1988-м в журнале «Урал» (№ 3–6), и даже при этой публикации в разгар перестройки были купированы фраза «кое-как скончался Ленин» и не самый нежный пассаж о Белинском.

Как её приняли?

По ходу публикации «Дара» появлялось множество отзывов в эмигрантской периодике, как ругательных, так и весьма хвалебных, причём в самых разнообразных изданиях. О «Даре» писали Кирилл Елита-Вильчковский[607] в украшенной свастиками «Бодрости» («То, что у писателя менее даровитого раздражало бы как нестерпимое трюкачество, у Сирина так естественно, так оправданно, что читаешь его не раздумывая, не анализируя, до последней строки, поддаваясь его очарованию»), А. Гарф в «Новом слове»[608] («Рецепт Сирина чрезвычайно прост: он выдумывает уродов и сталкивает их между собой, сам создаёт положения и в этих им же выдуманных положениях копается, как будто это не он их выдумал, а такова сама жизнь»), Сергей Риттенберг[609] в выборгском «Журнале Содружества» («Новый роман Сирина написан с исключительным благородством»), Лев Гомолицкий[610] в варшавском «Мече» («…План реальности прозрачен, обнаруживает за собою другой мир, воображаемый, но более подлинный и прочный»).

Владислав Ходасевич в «Возрождении», Георгий Адамович в «Последних новостях», Пильский в «Сегодня» публиковали свои впечатления практически от каждой очередной части. Адамович, начавший за здравие («Восхитительный по мастерству, своеобразию и одушевлению рассказ об отце героя, не менее восхитительные строки о Пушкине…» – писал он после выхода второй главы в парижских «Последних новостях», 1937, 7 октября), уже в третьей главе наткнулся на колкости в свой адрес и затем отзывался сдержаннее, но характерно, что отзываться не перестал.

Магазины на улице Курфюрстендамм. Берлин, около 1930 года[611]

Ясно, что газетный режим не предполагал серьёзного анализа, а эпоха не предполагала «литературного процесса», в рамках которого «Дар» мог бы стать объектом пристального исследования.

Ныне о «Даре» написано множество книг и статей на разных языках, среди специалистов он имеет статус вершины русского периода творчества Набокова; широкой публике более известны «Защита Лужина», «Другие берега» и «Лолита».

Что было дальше?

«Дар» – восьмой и последний русский роман Набокова. Два французских года (Набоковы уплыли из Европы в мае 1940-го) – один из сложнейших периодов в жизни писателя: проблемы с деньгами, безуспешные попытки найти академический ангажемент в Америке или Англии, смерть матери в Праге и любимого поэта и собеседника Ходасевича в Париже.

Сразу после «Дара» Набоков сочинил ещё несколько русских текстов, но ни один из них не стал большой удачей. Это антимилитаристская пьеса «Изобретение Вальса», не по-сирински прямолинейная, несколько вымученные рассказы «Истребление тиранов», «Посещение музея», «Лик» и «Василий Шишков», повесть «Волшебник» (прото-«Лолита», производящая, в отличие от игривого американского шедевра, слегка патологическое впечатление), содержательно довольно тёмные, экспериментальные фрагменты «Solus Rex» и «Ultima Thule», не слишком убедительные черновики второй, несостоявшейся части «Дара» (Фёдор с Зиной живут в Париже, дела не ладятся, Фёдор связывается с проституткой).

Всё это явно кризисные тексты, автор исчерпал текущие запасы дара и нуждается в перезагрузке. С которой трудоспособный Набоков медлить не собирался: ещё не завершив «русский» период, в 1939 году, он написал первый английский роман, «Подлинная жизнь Себастьяна Найта».

Что означает эпиграф к «Дару»?

«Дуб – дерево. Роза –