Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

растерял. Очень досадно.

Кланяюсь. Крепко жму руку.

А. П.

Деньги М[арии] Ф[едоровны] можно тратить, она просит об этом, если затруднения в делах «Зн[ания]» имеют денежный характер. Из 3000 моих — 2000 вон, как уплаченные в Москву, а остальную 1000 тоже можно тратить.

Сегодня получена Ваша телеграмма — очень грустно, что Вы не можете приехать. Вчера Савва дал телегр[амму]: «Нездоров, несколько дней пробуду Москве» — мы думаем, что у него домашний арест. Пришлите, пожалуйста, книг! Сборники! Затем — в столе у меня был план пьесы «Варвары», написанный на листиках почтовой бумаги, — мне бы тоже нужно его; если цел и Вы можете найти — пришлите!

Напишите или попросите Ек[атерину] Пав[ловну] написать о том, что в Питере творится, о чем говорят и т. д.

Жму руку.

А. Пеш[ков]

Записка для Ек[атерины] Пав[ловны].

308

Е. П. ПЕШКОВОЙ

20 февраля [5 марта], 1905, Майоренгоф.

Пожалуйста, дорогой друг, поищи последние номера «Освобож[дения]» и — по возможности — подробно напиши, что творится в Питере. Узнай через жену Гарина, что творится в Москве с Леонид[ом] и пр. Было ли что-либо 19-го? Цел ли Савва? И т. д. Все передать подателю.

Затем: узнавай о суде — будет он или нет? Мне, в сущности, необходимо быть в Питере, Кон[стантин] Петр[ович], конечно, будет против этого, но не можешь ли ты при помощи корреспондентов и другими способами возбудить вопрос о незаконности моего удаления из Питера?

Жить у Христа за пазухой в эти дни — стыдно и тяжело, хотя и здесь жизнь кипит, но масштаб не тот, главное же — нет сведений, достаточно точных, все слухи.

В Риге лежат письма для меня, надеюсь, есть и твое. Теперь пиши: Майоренгоф, Риго-Туккумской, Эдинбург, пансион Кевич.

Не пишу, необходимо немедля отправлять посыльного. Крепко жму руку, целую Максима.

Очень хочется видеть тебя и его. Пока — всего доброго, мой друг.

А.

309

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

27 февраля [12 марта] 1905, Майоренгоф.

Дорогой друг —

об уклонении от суда не может быть речи, напротив — необходимо, чтоб меня судили. Если же они решат кончить эту неумную историю административным порядком — я немедленно возобновлю ее, но уже в более широком масштабе, более ярком свете и — добьюсь суда для себя = позора для семейства гг. Романовых и иже с ними. Если же будет суд и я буду осужден — это даст мне превосходное основание объяснить Европе, почему именно я «революционер» и каковы мотивы моего «преступления против существующего порядка» избиения; мирных и безоружных жителей России, включая и детей.

А будучи оправдан, я публично спрошу почтенное семейство, за что именно меня держали месяц в крепости? Вот мой маленький план.

Вы правы — необходимо составить общее обращение к Европе и, как Вы указали, направить его в первоисточник апитации — «Berliner Tageblatt» — с просьбой передать во все комитеты, агитировавшие за мое освобождение. Проект такого обращения прилагаю.

В Крым я думаю съездить, но сделаю это, когда буду иметь более точные сведения о процессе. Нужно поправить легкие, на всякий случай, и посмотреть на сына, который Вам, вероятно, успел солидно надоесть. Нужно это и для Маруси, которая хотя и поправляется здесь, но все же, по-моему, должна бы подышать морем. Она упряма, как Никола Романов, но она умница, и я надеюсь убедить ее.

Прошу Вас послать —

100 р. — в Нижний-Новгород, Михаилу Дмитриевичу Галонену, Напольно-Монастырская улица, д. Веселова.

100 р. — Нижний-Новгород, реальное училище, ученику М. Хиддекель.

Прочитал вчера «Детей солнца» — Марусе, Захару и Липе, но они — критики, вроде Буренина, только наоборот. А Вам за то, что Вы так скоро выручили рукопись из пасти адовой, — низкий поклон и глубокая благодарность. Страшно рад и сейчас же сажусь за отделку.

Переписки у меня накопилось — воз. И все нужно благодарить, а благодарности я — представьте себе! — не чувствую в таком количестве, в каком она нужна бы.

За присланные журналы и книжки, изданные «Джалитой», — спасибо! — а все другие книги лишние. Но — ничего! — найдем им место.

Здесь — превосходно. Иногда в наш пансион приезжают некие личности, но хозяйка находит их подозрительными и не пускает на жительство. Вообще отношение к нам — превосходное. В Ригу — боюсь ехать, ибо возможен скандалище.

Приятно Ваше обещание «скоро увидимся», но ныне представления о скорости столь спутаны, и хотелось бы поэтому более точности.

Крепко жму Вашу руку, жду и желаю всего, всего доброго!

Захватите с собой патроны для браунинга, если они у Вас, т. е. если я их передавал Вам.

Сегодня ходили по морю, яко по суху, и стреляли в Марусину муфту. Дано было 14 выстрелов, но все остались живы, раненых— нет и муфта цела.

Вот как надо обращаться с оружием!

Пишите — Майоренгоф, Риго-Туккум, — это лучше.

Еще раз — до свидания!

Обнимаю.

А. Пеш[ков]

Пришлите 3-й том Шелли!

Выпущен Леонид — я рад! За Скитальца хлопочут.

310

Е. П. ПЕШКОВОЙ

27 или 28 февраля [12 или 13 марта] 1905, Майоренгоф.

Ехать в Ригу, мой друг, мне было нельзя, ибо там и по сей день беспокойно, — ведь в Риге с публикой обращались не менее серьезно, чем в Питере, до сей поры похоронено около 300 и, как говорят сведущие люди, свыше 400 раненых лежат в больницах, на квартирах и в тюрьмах. В силу этого — настроение в городе приподнято, одни хотят мстить, другие ожидают возмездия, все настороже. Принимаются экстраординарные меры к изъятию из жизни вредных личностей, так, напр., на-днях в квартиру моих знакомых явились «неизвестные лица» — остальное смотри по газетной заметке, прилагаемой при сем. Подобного рода поступки невольно заставляют меня быть осторожным, ибо было бы глупо представить собой цель для выстрелов каких-то прохвостов. Это — первое. А второе — по обыкновению — некогда. Являются какие-то испанцы, финляндцы, латыши и прочих племен люди, отнимая у меня кучу времени, страшно нужного мне. Необходимо написать Европе общую благодарность, еще более необходимо видеть кучу нужных людей и, наконец, заняться отделкой «Детей солнца». Нужно торопиться, ибо впереди суд и очень вероятная тюрьма. Хотя — чорт их знает все-таки, решатся ли они судить меня. Буду всячески заботиться об этом.

Здесь — славно. Лес, море, покрытое льдом, тишина и прекрасное отношение хозяйки. Работается охотно, а это самое главное. Немецкий поэт Блюменфельдт — или — таль? — напечатал стихи «Письмо Мак. Горького»,