Соленый клочок суши - Джимми Баффетт

Я считал секунды между светом и тьмой.

– Четыре вспышки с интервалами по четыре секунды, – сказал я, оборачиваясь к Клеопатре. – Вы, как всегда, правы, капитан. Это Кайо-Локо. Мы дома.

Внезапно мы все притихли: ветер, ровно дувший с норд-норд-веста с тех пор, как мы отплыли из Ки-Уэст, начал спадать. А потом вдруг подул со всех сторон, словно никак не мог решиться, что же ему делать. Паруса забились на ветру, и такелаж громко задребезжал. Соломон держал судно ровно, готовясь отразить какой-нибудь внезапный удар.

Но ничего страшного не произошло – наоборот. Ветер упал до нуля, вой мгновенно прекратился, и «Лукреция» выровнялась. Потом в небе к востоку пронеслась падающая звезда с огненным хвостом, растянувшимся на половину небосвода, и исчезла.

Я завороженно глядел на оставленный ею след и вдруг услышал, как что-то упало. Когда я обернулся и посмотрел на Клеопатру, ее глаза были закрыты. На лице застыла улыбка, а у ног валялась разбитая кофейная кружка. Она отстояла свою последнюю вахту на борту «Лукреции».

Когда в Древнем Египте умирала царица, говорили, что ее душа отплывает по Нилу на золотой барке к следующей жизни, где она соединится с Ра, богом солнца. Принадлежности для этого путешествия готовили здесь, на земле, за годы до предполагаемого отъезда. Похоронная барка, выкрашенный золотой краской деревянный корабль ста пятидесяти футов длиной, была доверху набита монетами, драгоценными камнями, пищей, царскими сандалиями, книгами, музыкальными инструментами, несколькими доверчивыми и преданными слугами, любимыми кошками и звездными картами, вырисованными на листах папируса. Египтяне верили, что все это и вправду можно взять с собой.

Я не берусь утверждать, что женщина, обязанная своим именем картине в кубинской парикмахерской, была как-то связана с древними правителями Египта, или «Лукреция» была ее царской баркой, но, подобно египтянам, она точно знала, как именно хотела покинуть этот мир. В трюме «Лукреции» стоял гроб из красного дерева, который Клеопатра заказала в Ки-Уэст. Еще там были мешки ракушек и земли с Малекона в Гаване, деревянный ящик для игрушек из парикмахерской и бейсбольный мяч, который подписал ей Эль Коэте в ночь, которую мы провели с ним на Кубе. И, разумеется, ко всему этому прилагался подробный сценарий похоронной церемонии. Сценарий оказался коротким и простым – было бы глупо ожидать от нее чего-то другого.

Доктор Мальта и Соломон бережно перенесли ее с палубы в каюту. У нас не было времени плакать, горевать или размышлять о том, что произошло. Ветер возобновился, маяк на горизонте становился больше, и мы должны были добраться до Кайо-Локо. Жизнь двигается вперед, даже если имеешь дело со смертью.

Как только мы бросили якорь в Кайо-Локо, вся команда, за исключением гребцов шлюпки и Роберто, принялась приводить «Лукрецию» в порядок после ужасной гонки. Роберто руководил спуском плоскодонки на борт, затем они загрузили в нее все, что Клеопатра хотел взять с собой на тот свет, после чего в нее спустили гроб, и гребцы заняли свои места на веслах. Мы с Соломоном забрались в доверху нагруженную лодку и пристроились у румпеля. Роберто отдал приказ отчаливать, и мы повезли нашего капитана на берег.

Как только мы отошли от шхуны, Бенджамин, юный барабанщик, начал выстукивать ритм на черепаховом панцире, а гребцы запели песню, которую заказала Клеопатра:

И вот она уплыла ясным солнечным днем

На спине крокодила.

– Разве не видно, – сказала, – что он ручной,

Я прогуляюсь на нем по Нилу.

Крокодил подмигнул, и она помахала рукой —

Ей так весело было.

А в конце Клеопатра была у зверя внутри,

А веселье – на морде у крокодила.

Песня закончилась, И Роберто крикнул:

– Навались! И-и – раз! – и гребцы согласованно ударили веслами по воде; плоскодонка двинулась к берегу. Весла выносили плашмя, и по команде «Два!» так же согласованно весла скользили в воздухе по-над самой водой. Затем – опять плашмя, а следующий удар погружал их в воду. И так – до самого берега.

Я спросил Роберто, просила ли о подобной гребной хореографии Клеопатра. Он ответил, что нет, но это древний гарифунский обычай – только для вождей и шаманов: он переносит и тело, и дух человека к месту погребения. Так экипаж отдавал дань капитану.

На берегу нас встретил Дайвер, Икс-Ней и небольшая группа местных жителей, до которых уже дошло печальное известие о смерти Клеопатры. Соломон сообщил по рации сыну и попросил собрать большую кучу прибитой к берегу древесины и сложить ее близ соленого пруда на мысе Орлика. По инструкциям Клеопатра будет кремирована там. Потом ее пепел нужно было положить в ящик для игрушек, который она получила от парикмахера в Гаване, и закопать под пальмой на мысе Орлика с видом на юго-запад и берега ее не такой далекой родины – Кубы.

Словно так и было задумано, праздник Марди-Гра пришелся и на день ее рожденья, и на день смерти. Мы загрузили в повозку гроб, ящик для игрушек и другие вещи, которые Клеопатра велела похоронить вместе с собой, и запрягли Мистера Твена. Команда положила кипы красных, розовых и белых гибискусов на гроб, а Соломон залез наверх, чтобы придерживать груз. По его сигналу я натянул поводья, и мы двинулись вдоль паутины тропинок к той, что вела на мыс Орлика.

Ветра холодного фронта покрыли утро глазурью легкого холодка, но на береговой линии под защитой дюн было тепло. Отлив обнажил отмели, и резкий запах мелководья смешался с ароматом цветущего жасмина и запахом сосновых иголок из нашего леска. Волны в пару дюймов высотой накатывали на пляж, словно хотели пробраться на берег, а лучи солнца отражались от рыбьих хвостов в воде. Косяк альбул двигался туда же, куда и похоронная процессия, но обычно пугливая рыба почему-то вовсе не боялась шума повозки и песни, которую пел экипаж, шедший позади.

Когда мы начали подниматься по тропинке к мысу Орлика, косяк рыбы стал четко виден. Пока мы глазели на них, альбулы медленно повернули влево, словно эскадрилья реактивных истребителей, потом сделали полный круг и исчезли в синей воде. Круги замыкались повсюду вокруг меня, думал я, ведя лошадь. Кажется, только вчера я ступил на берег вместе с Клеопатрой.

Роберто установил на повозке радиоприемник и, когда все собрались на месте погребения, включил его. Плеск волн заглушил знакомый голос Карлоса Гарделя. Гроб из красного дерева поставили на поленницу, и Соломон зажег огонь.

Вот так ясным морозным утром на соленом клочке суши в спрятанном от чужих глаз уголке мира оранжево-желтые языки пламени погребального костра Клеопатры ярко горели в день Марди-Гра. Стая розовых фламинго, которых мы не видели на острове уже несколько месяцев, внезапно вернулась. Они сделали несколько кругов над огнем, а потом повторили маневр вокруг красно-белой башни Кайо-Локо.

Клеопатра не только нашла душу маяка. Она стала ее частью.

Я не хочу, чтоб вы подумали, будто я легко пережил потерю друга и наставника. Но когда закончилась суета с организацией и проведением похоронной церемонии, я решил прокатиться по острову верхом и разобраться со своими мыслями и чувствами. Я долго ехал в тишине, и вот что мне пришло в голову: жизнь есть и всегда была борьбой. Рыболовная удочка у одних гнется сильнее, чем у других, и никто еще не сообразил почему. Точно так же, забрасывая удочку, никогда не знаешь, что клюнет на мушку: малек люциана размером с палец или тигровая акула, способная превратить в наживку самого рыбака. И все же мы все равно боремся с удочкой. Жизнь для меня – как рыба на леске. Когда она там, ее чувствуешь. Борешься с ней. Вытягиваешь леску. Разматываешь леску. Но если нить внезапно обрывается, ломается удочка или появляются тысячи других проблем, которыми рыбаки пользуются для объяснения скудного улова, – это чувствуешь еще сильнее.