Горец. Вверх по течению - Дмитрий Старицкий

Все это завораживающее своей примитивностью действо я смотрел во все глаза из окна салон — вагона.

А оно все продолжалось и продолжалось уже второй час. Никаких выкриков. Никаких песен. Только музыка, перестук каблуков по доскам и звук втыкающихся кинжалов. Каждой следующей паре предстояло выделывать свои па, не задевая уже воткнутых кинжалов, которые стали образовывать на перроне какой‑то узор. И все повторялось, и повторялось… Пока в ткань музыки не стали врываться выстрелы. Горцы стреляли в воздух. Но не беспорядочно, а контрапункте с барабанами.

В салон стремительно влетел генерал Аршфорт, колыша красной подкладкой распахнутой шинели. С ходу высказал мне с возмущением.

— Кобчик, что это у вас тут происходит? Мы все же на фронте, в конце концов, а не в запасном полку на празднике урожая.

— Тризна, — ответил я кратко.

— Какая тризна?

— Тризна по большому вождю.

— Кто у вас умер?

Я вынул из кармана рулончик узкой телеграфной ленты и протянул ее командующему.

— Понятно, — сказал он, возвращая мне телеграмму. — Я пришлю вина. Бочки хватит на всех? Чтобы не допьяна.

— Вы хотите стать новым большим вождем у горцев? — спросил я, глядя в глаза генералу. — Вино выставляет претендент. Вождь умер — да здравствует вождь.

— Хм… — поднял брови Аршфорт и улыбнулся, примеряя мои слова к себе. — Возможно, это было бы неплохо.

— Тогда приготовьтесь к тому, экселенц, что когда они отгорюют, лично повести их за собой отомстить врагу с одним холодным оружием в руках. Творить уже кровавую тризну.

— Куда? Когда? Почему без приказа? — затряс щеками командир корпуса.

— Возможно уже сегодня ночью. Для мести им не нужен приказ, экселенц. Это горцы. Лучше приготовьте войска поддержки и запустите их в бой, когда мы вырежем первую траншею царцев.

— Почему царцев, граф же погиб на Западном фронте?

— Какая разница кого из союзников резать? — ответил я вопросом на вопрос. — Они по крайней мере в шаговой доступности. И это… экселенц, очень прошу не забудьте артиллерией ударить по второй траншее по красной ракете и перенести обстрел на третью траншею по зеленой.

— У вас и ракеты есть? — удивился гененрал.

— Трофейные, — улыбнулся я.

— Я не понял? — переспросил командующий. — Вы что, сами пойдете впереди них с одним кинжалом на царские траншеи?

— Положение обязывает, — гордо ответил я и тяжко вздохнул. — Разве хочешь? Надо!

— Я пришлю вам бочку вина и карту с местом, где надо сделать прорыв. Если вы все так жаждете смерти, то пусть она будет не напрасной.

Волынки слегка притихли и рокотали только барабаны. Странным рваным ритмом.

— Прекрасная боевая музыка, — восхитился Аршфорт. — Осталось только показать пальцем и крикнуть 'бей!'. Дайте и мне на рукав траурную ленту.

— Вы пойдете с нами, экселенц?

— Нет. У меня в подчинении не одни горцы. Но я хочу уважить память графа.

Под звуки барабанов горцы снова выходили на перрон танцевали свои незамысловатые па с высоко поднятыми коленями и, походя, вынимали из досок настила свои кинжалы. Также в очередь.

Потом музыка смолкла и они ушли.

— Куда это они? — голос генерала был озабоченным.

— Обедать, — ответил я, повязывая на рукав его шинели черную ленту. — Еще впереди выборы военного вождя. А сама кровавая тризна будет ночью.

— Кобчик, у вас есть чего‑нибудь выпить и покрепче? — спросил командующий. — Помянем графа. Пока не началось. С ума можно с вами — горцами — сойти.

— Надеюсь, теперь вы поняли, экселенц, почему до изобретения огнестрельного оружия рецкие горцы никогда не имели поражений?

Говоря это, я сам ощущал себя рецким горцем. К большому своему удивлению.

* * *

Темной безлунной ночью, которая не сулила никаких бед обеим армиям, горские штурмовики легко пересекли ползком нейтральную полосу, на которой не было никакой проволоки. И тихо ввалились в траншею, одновременно перерезая глотки заранее высмотренным часовым. И растеклись по ходам сообщений творить кровавую тризну.

Лица горцев светились неподдельным счастьем. Некоторые слизывали кровь с клинков. Даже мазали ей свои щеки, также с клинка. Весь налет цивилизованности слетел с людей, как его и не было. Они сейчас не жили, они творили древний обряд, о котором столетиями будут петь песни в высоких горах. Потому как никто в роте не мог припомнить, чтобы кровавая тризна проводилась на поле боя, по крайней мере, при жизни их отцов и дедов.

Минут восемь по царским позициям носилась тихая смерть, пока кто‑то не поднял тревогу. Тогда в блиндажи полетели гранаты. Сразу по две штуки. Одну ловкий человек и обратно выпихнуть может, а вот две разом вряд ли кто сподобиться. Я на этом настоял перед боем. Мы сюда не умирать пришли а отомстить.

— Ракету. Красную, — сказал я денщику, который не отходил от меня ни на шаг, таская тяжелую ракетницу.

Не успела ракета, рассыпая искры, упасть на землю как по второй траншее врагов загрохотала вся наличная артиллерия корпуса. Как только успели выкатиться на позиции и корректировщиков выслать с телефонами?

А мы в траншее раздались в стороны, вырезая уже фланги и освобождая место для атаки линейной пехоты, которой оставили от врага только окровавленные трупы.

Так мое прозвище, данное мне злобствующими интендантами, получило совсем другое звучание. 'Кровавый Кобчик'. Мною враги стали друг друга пугать.

Вышел я из этого боя без царапины, но весь в крови. В чужой крови.

Горцы смотрели на меня с восторгом.

Огемцы — с опаской.

* * *

В штабе корпуса наутро мне устроили просто овацию. Еще бы…

Фронт мы проломили.

Группировку полковника Куявски рассекли уже к рассвету.

С рецкими бригадами соединились, как в Калаче при окружении Паулюса.

Куявски с остатками своего войска ушел на лодках и наспех сколоченых плотах на правый берег Ныси налегке, бросив артиллерию, боеприпасы, обозы и пулеметы.

Отогнанная от берега царская драгунская дивизия сдалась со всем своим прекрасным конным парком. Великолепные лошади. Чистокровные.

Щеттинпорт лежал перед нами как на блюдечке. Осталось только до него дойти.

И хотя основную тяжесть наступления вынесли на себе шедшие за нами огемские войска, на моих горцев все смотрели как на героев, безбашенных таких отморозков. Берсерков. Все же первую траншею мы практически ножами вырезали, как в древности.

По тому как меня носили на руках (в буквальном смысле этого слова) соединившиеся с нами рецкие горно — стрелковые бригады, я понял, что стал Сорокиным и меня если не уберут с фронта в ближайшее время, то грохнут как того же Сорокина Троцкий. Потому как даже рецкие генералы, командовавшие бригадами горных стрелков, общались со мной с пиететом. И это шло у них от сердца. От восхищения нашим подвигом достойным былинных героев славной рецкой древности. От того что мы заставили говорить о рецких горцах весь мир.