Митридат - Виталий Гладкий

Двухэтажный дом был построен дедом Аполлония, богатым купцом. Отец тоже не бедствовал, при нём стены комнат были расписаны лучшими художниками Боспора, а полы выложены мозаикой. Ныне стены кое-где облупились, краски выцвели, а в щербинах мозаики чернела грязь.

Купец, одетый в замызганный хитон, бесцельно слонялся из угла в угол. Он уже оправился от радостного потрясения, случившегося с ним на гипподроме месяц назад, и теперь его лицо было унылым и постным.

Немалые деньги, вырученные от продажи знаменитого буланого жеребца, победителя скачек, уплыли, как песок сквозь пальцы. Их хватило только на погашение долговых расписок и вынужденный пир по случаю чествования наездника-гиппотоксота, не явившегося, между прочим, на праздничный обед; он даже не удосужился объяснить причину своего отсутствия. И сейчас Аполлоний мучительно размышлял, чем платить наёмной охране каравана, снаряжаемого им в Танаис на ежегодное осеннее торжище.

Его мрачные мысли прервал какой-то шум. Купец, недовольно поморщившись, прислушался. Говорили, вернее, спорили, два голоса. Один, визгливый и кричащий, купец узнал сразу — он принадлежал его рабу, полуглухому старому скифу. Второй, чистый и звонкий, Аполлоний где-то и когда-то слышал, но, несмотря на внешне приятное впечатление от чистого эллинского произношения и внутреннюю мелодику, этот голос почему-то заставил купца вздрогнуть. Всё ещё не понимая причины непонятного душевного томления, Аполлоний выглянул за дверь — и едва не упал, сражённый увиденным наповал.

У калитки суетился слуга-скиф, пытаясь преградить дорогу худощавому смуглому человеку в невзрачном плаще. За ним маячил ещё один, но он был Аполлонию незнаком. А в худощавом купец сразу же узнал своего проводника к Неаполису Скифскому, рапсода Эрота. Они не виделись уже несколько лет, и Аполлоний начал постепенно забывать этого неугомонного зубоскала и прощелыгу.

— Эй, хозяин, убери этого дрянного старикашку! — Эрот, широко улыбаясь, появился в дверном проёме, пытаясь стряхнуть со своей ноги слугу, вцепившегося в неё, как клещ. — Аполлоний, брат мой, как я рад, как я рад… — он, наконец, вырвался и крепко обнял ошарашенного купца.

По щеке рапсода прокатилась слеза и капнула на грудь всё ещё безмолвствующего Аполлония. Стоящий сзади человек только хмыкнул и ухмыльнулся при виде расчувствовавшегося Эрота — он, похоже, достаточно хорошо знал незаурядные актёрские способности своего приятеля.

— Прекрасно выглядишь, Аполлоний! — рапсод критически осмотрел расплывшуюся фигуру купца. — И домишко у тебя что надо. Цветочки, мозаика… Богато живёшь. Так чего же мы стоим? Или не рад, а? — пытливо заглянул он в остановившиеся глаза Аполлония. — Прости, я просто неудачно пошутил. Конечно же ты, как и я, счастлив встретить старого приятеля. А! — вдруг вскричал он, хлопнув себя ладонью по лбу. — Забыл. Скверно и непростительно, но сейчас исправлю… — он отстранил слугу и позвал: — Собачка, поди сюда! Иди, иди, тут тебя не обидят.

В дом, угрюмо поглядывая на собравшихся, неторопливо и важно прошествовал огромный лохматый волкодав. Он немного прихрамывал на переднюю лапу, а в его густой темно-рыжей шерсти кое-где заплутались колючие шарики репейника.

— Узнаешь? — любовно почесал пса за ухом рапсод. — Да, это тот самый зверюга степных разбойников. Обычно я его с собой не беру, но сегодня такой день — встреча друзей по несчастью. Я ему придумал отличную кличку — Фат, — Эрот заразительно рассмеялся. — Как память о нашем приключении. Фат, поприветствуй хозяина!

Псина мигнул несколько раз, посмотрел, как показалось купцу, с укоризной на рапсода, и протянул Аполлонию свою лохматую лапищу. Купец от неожиданности пожал её и, смутившись, быстро отдёрнул руку.

— Признал! — восхитился Эрот. — Умнющий пёс, доложу я тебе, Аполлоний. Когда мне бывает туго с деньгами, он идёт на пристань и приносит свежую рыбу. Нет, нет, он не ворует! Я предполагаю, что его просто угощают… ну, скажем, за приятную внешность и безобидный нрав. Сейчас он — как и я, между прочим, — голоден, потому и не в настроении, а так псина отменная. Умница.

— Да, конечно… проходи, — смутился Аполлоний при последних словах рапсода. — Садитесь. Сейчас будет вино… и перекусить…

— Какие великолепные краски, — восхищался Эрот, разглядывая расписные стены столовой. — Даже в Афинах — а я бывал там не раз — трудно сыскать такую красотищу. А лепнина… Ух ты-ы…

— Правда? — польщённый купец наконец соизволил улыбнуться. — Тебе и впрямь нравится?

— У меня просто не хватает слов, чтобы выразить своё восхищение. Впрочем, иного и не должно быть — у такого знатного и известного во всём Боспоре господина, как ты, всё, конечно же, самое лучшее и дорогое: дом, усадьба, еда и вино…

— Ты прав, — напыжился Аполлоний. — Всё это так. Убери, убери сейчас же! — зашипел он на слугу, принёсшего кувшин с местным вином — скиф справедливо рассудил, что такие подозрительные гости его господина вполне могут обойтись и недорогим боспорским. — Неси родосское, — приказал он. — Болван… — и извиняющимся голосом сказал, обращаясь к невозмутимому рапсоду: — Он у меня недавно, ещё не всё знает, потому и перепутал.

— Я так и предполагал, — благодушно кивнул Эрот и наполнил чаши родосским, появившимся на столе с волшебной быстротой. — Э, погоди! — вдруг спохватился он. — Вы ведь не знакомы, — Эрот показал на молчаливого приятеля. — Это весьма уважаемый господин, владелец одной из лучших харчевен Пантикапея, мой друг Мастарион.

Мастарион вежливо кивнул и жадно схватил фиал. Его мучила жажда со вчерашнего вечера, и потому он мечтал только об одном — побыстрее залить адский огонь, сжигающий внутренности и вызывающий мелкую дрожь в руках.

Конечно, про лучшую в Пантикапее харчевню Эрот загнул. Мастарион всё-таки купил злачное место по настоятельному совету Эрота, но не в черте города, а в гавани, в одном из тех гнусных закутков, где обычно шлялись весьма подозрительные личности, готовые отправить в Эреб за один-два обола любого, и где обретались гетеры самого низкого пошиба. Называлась харчевня «Хромой пёс», кормили в ней скверно, а от вина нередко случались колики в животе и ещё кое-что и вовсе непотребное.

Мастарион хотел изменить название своего приобретения, но рапсод настоял оставить всё, как было, и в качестве талисмана подсунул харчевщику хромого пса, ужасного обжору и такого же пройдоху, как и сам.

Поначалу Мастарион, засучив рукава, горячо принялся за работу, лелея надежду как можно быстрее поправить свои дела и разбогатеть. Но роспись на стенах, на которую он потратил почти все свои сбережения, вскоре опять покрылась копотью и всяческими непристойными надписями, а нанятые в услужение новые повара-вольноотпущенники и слуги стали воровать пуще прежних. Тогда Мастарион махнул на всё рукой и запил. Впрочем, к его великому удивлению, концы с концами он кое-как сводил и даже имел мизерную прибыль, но стать богатым и уважаемым гражданином Пантикапея ему с такими доходами не светило.

— Наслышан, наслышан… — между тем продолжал трепаться рапсод, обращаясь к повеселевшему от вина купцу. — Весь город говорит. Этот твой буланый полукровка ввёл всех в смущение. Я тебя поздравляю. Денежку, наверное, немалую отхватил? — полюбопытствовал он.