Золотой саркофаг - Ференц Мора

– Ты всю ночь бредила, плела какую-то несуразицу, – сказала утром Трулла. – Вижу: без настоящего лекарства твоя жаба не пройдет.

Старушка достала откуда-то сушеную ящерицу, растолкла ее на пороге храма Эскулапа деревянным пестом в деревянной ступе, сняв при этом с пальца железное кольцо, которое в болотистых местах нужно носить от малярии. Размешав порошок в сыром яйце, она стала давать это лекарство больной. Оно помогло. Впрочем, поднять Титу на ноги помогло, наверное, и письмо Галерия, привезенное курьером из Сирмия. Привез он также несколько отрезов набивного шелка, которые Трулла тотчас принялась развертывать, не дожидаясь, пока Тита прочтет письмо до конца. Особенно понравился няньке шелк с изображением Гименея[181]– бог, в окружении пляшущих эротов, гасит свой факел перед брачным ложем с опущенными занавесками.

– Повидала я на веку своем не одно брачное ложе, – в восторге заговорила Трулла, – а такого еще не доводилось. На такое, пожалуй, и я бы не прочь. Да поможет мне продлевающая годы Анна Перенна[182]!.. Взгляни, золото мое, какая прелесть!

Тита, мельком взглянув на узор, сказала, что, правда, красиво. А сама напрягала память, стараясь вспомнить, как же зовут другого бога, тоже освящающего ложе, о котором толковала тогда копа из «Маслины».

После обеда Тита с Квинтипором были уже за развалинами дворца. Они держались за руки, но говорили мало. Каждый видел, что другой измучен, бледен, и боялся произнести слово, которое могло причинить сердцу боль. Юноша смущался и робел, будто всю смелость потратил на стихи. Только раз взгляд девушки задержался на губах Гранатового Цветка, но она подавила проснувшееся было желание.

– Как тихо! – почти шепотом проговорила она. – Даже страшно ступать по земле: словно кого-то разбудить боишься.

Ни бабочек, ни ящериц уже не было. Ураган вырвал одно дерево с корнем и сильно растрепал кусты. На одном из них висело разоренное ветром гнездо с пурпурно-золотистыми перышками. Девушка взяла одно, повертела в руках и бросила на сухую листву.

– Кончились дни Алкионы, – спокойно сказала она.

– Кончилось лето, – откликнулся юноша.

Немного отстав, он поднял брошенное Титой перо и спрятал его в пояс.

Они еще раз внимательно осмотрели все вокруг: оба словно предчувствовали, что навсегда прощаются с этими местами. Когда они спустились к морю, разговор их совсем замер. Тита выглядела очень усталой. Квинтипор взял ее под руку; так, молча, дошли они по 6epeгy до первой виллы. Тита осторожно высвободила руку.

– Не сердись, Гранатовый Цветок: здесь уж нельзя, ты ведь знаешь.

Юноша, совсем оробев, решил больше не беспокоить девушку. Без приглашения он уж, во всяком случае, не пойдет ее навещать! По крайней мере, сегодня… Однако не прошло и получаса, как он отправился к ней. На полпути они встретились. Тита, видимо, обрадовалась; глаза ее сияли почти так же весело, как и раньше.

– А я уж хотела посылать за тобой, Гранатовый Цветок. Ты проводишь меня к честнейшему и обходительнейшему Септуманию? Купишь мне ножницы, которыми я, конечно, больше не обрежусь вот так?.. Смотри, что я натворила.

Она протянула ему левую руку с порезанным пальцем. Поцеловать его он не осмелился – вдруг здесь тоже нельзя! – а только слегка на него подул.

– А теперь не больно? Правда, маленькая Тита?

– Правда, – ответила она, покраснев, и обмотала палец шелковой лентой.

На рынке у доски объявлений шумела толпа.

– Что там такое?

– Если хочешь, пойдем, посмотрим, маленькая Тита.

Когда они подошли, толпа начала уже редеть. Одетые в шелка смеялись; портной в зеленом фартуке, горько вздохнув, заметил, что лучше бы снизили налоги; а пожилой носильщик с лямкой на шее, вызвав общее одобрение, добавил:

– Или принимали бы баб в счет налога. Тогда наш брат не только погасил бы недоимки, а еще и вперед бы заплатил!

На доске был вывешен эдикт Диоклетиана в защиту чистоты семейных отношений, затрудняющий развод.

– Ну-ка, прочти, Гранатовый Цветок, – попросила девушка. – У меня после простуды глаза болят. К тому же ты еще ни разу ничего мне не читал… Сколько из того, что мы задумали, так и осталось невыполненным!

Квинтипор начал читать.

«Для тех, кто тверд в благочестии и вере, ясна необходимость уважать и богобоязненно блюсти все объявленное римскими законами священным. Ибо нет сомнения, что бессмертные боги будут и впредь, как были доныне, благи и милостивы к римскому народу, если все станут вести мирный и благопристойный образ жизни под крылом нашим. Ибо сохраняет нас лишь то, что свято и достойно почитания, и Рим волею богов вознесен столь высоко за то, что возвел в закон почитание благочестия и целомудрия. Поскольку древнее наше право объявило брак священным и поставило его под защиту богов…»

Тут Тита прервала Квинтипора, заявив, что у нее сильно разболелась голова, видимо, от недосыпания, а может и оттого, что болезнь не совсем прошла. Она попросила юношу проводить ее домой и не сердиться, что покупку ножниц поручит не ему. В таких вещах Трулла разбирается все-таки лучше. Но, если он хочет, можно пойти в лавку вместе, только в другой раз.

Она действительно сильно побледнела; взгляд ее потускнел. Они пошли обратно.

Проходя мимо одного дома, услышали рыдания. Плакальщицы, стеная, выкликали обычные причитания по покойнику.

– У меня тоже умер отец, – тихо промолвил Квинтипор.

Он вовсе не рассчитывал на сочувствие девушки, хотя вспомнил, что старый Квинт однажды говорил ей любезности, а белая ручка Титы гладила щетинистый подбородок садовника. Просто напев причитания немного взволновал его, и он подумал: «Наверно, так же рыдала Саприция, когда закрылся единственный глаз ее мужа».

Тем неприязненней прозвучал для него ответ девушки:

– Умер отец? Я тебе завидую, Гранатовый Цветок.

Но он сразу сообразил, что у Титы начинается бред. Не раздумывая о том, что можно и чего нельзя, он крепко прижал к себе ее руку и скорее понес, чем повел девушку домой. Она не протестовала, да вряд ли и могла бы, так как была почти без сознания. Он сдал ее Трулле на руки, велев сейчас же уложить ее в постель помягче и потеплей. Нянька, зло усмехнувшись, набросилась на него:

– Не суйся не в свое дело! Тоже указчик нашелся! Только не хватало у тебя спрашивать, в какую нам постель ложиться! Верно, золотая моя птичка?

Но девушка не отвечала, безжизненно повиснув на руках у няньки. Словно даже тот остаток сознания, который до сих пор помогал ей держаться на ногах, покинул ее.