Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Ну, так посылай! И поскорее.

Он вернулся лишь на рассвете, принеся маленькую статуэтку раздутой богини в облике самки гиппопотама, и привел испуганного жреца, который расставил чаши с фимиамом и начал свои молитвы, искоса почтительно поглядывая на Тейе, которая стояла рядом, пока он отправлял короткий ритуал. Когда он закончил, Тейе дала ему золота и, поблагодарив, отослала, потом приказала Хайе положить Таурт обратно в сундук. И только после этого она отправилась во дворец.

Перед дверью толпились слуги и младшие управители, они молча расступились, пропуская Тейе, но собравшиеся в комнате не заметили ее появления. Тадухеппа сидела на полу, обхватив безвольные пальчики царевны. Фараон держал на коленях спящую мартышку. Его голова клонилась на грудь. Нефертити выжимала тряпицы и прикладывала их ко лбу Мекетатон, девочка стонала. Воздух в комнате был невыносимым – зловонная смесь перегоревшего фимиама, человеческого пота и страдания. Мекетатон начала корчиться, тихо вскрикивая, и Тейе с ужасом поняла, что царевна так ослабела, что уже не может кричать громко. Она вышла.

Ее вызвали перед самим рассветом, и еще до того, как мрачный вестник завершил ритуальный поклон, она уже поняла, что Мекетатон умерла. Молча закипая от гнева, Тейе направилась во дворец. Весть уже разнеслась среди слуг, и, проходя по коридору, она спиной чувствовала пытливые взгляды. Собравшись с силами, она шагнула через порог.

Тадухеппа уже ушла. Фараон стоял спиной к ложу, сложив руки на груди. Нефертити рыдала, стоя на коленях. Повитуха осторожно подняла какой-то сверток с окровавленных простыней, и Тейе быстро отвела взгляд. Вельможи, которым пришлось все это время провести в опочивальне, уже тихо улизнули, остались только Эйе и Хоремхеб, они сидели на полу в дальнем углу комнаты. Повитуха поклонилась императрице и вышла. Тейе медленно приблизилась к ложу. Никто не закрыл растерянно глядевших глаз, не омыл посеревшего, забрызганного пеной лица. Мекетатон прокусила насквозь нижнюю губку, кровь засохла на подбородке и размазалась по мелким зубам. Она лежала, раскинув тонкие ручки, простыня едва прикрывала трогательно неразвитую грудь, и плечи были мучительно сведены. Тейе протянула руку и тихо закрыла невидящие глаза. Должно быть, в этот момент она громко застонала, потому, что Эхнатон обернулся и посмотрел на нее. По его щекам текли слезы.

– Это был мальчик, – прошептал он, медленно и с трудом выговаривая слова, будто пьяный. Его взгляд переместился на Нефертити, которая теперь громко завывала, воздевая руки. – Ты опечалила и разгневала бога, – с усилием выдавил он, – и он наказал меня. Ты нарушила магию со своим скульптором. Ты ослабила могущество бога. Ты виновна! – На последних словах он перешел на визг, и Тейе скорее почувствовала, чем увидела, как поднялся Хоремхеб. – Моя дочурка. Моя Мекетатон!

Пареннефер торопливо подошел к нему, а Хоремхеб шагнул вперед, бормоча что-то успокаивающее. Вместе они увели фараона.

Собрав всю свою решимость, Тейе подошла к Нефертити.

– Царица, тебе надо отдохнуть, – сказала она, взяв ее застывшие в напряжении руки в свои и с силой опуская их. – Поспи. Это не горе в нем кричит, а безумие. Эйе, отведи царицу в ее покои. – Она повернулась к слугам, жавшимся у двери. – В городе есть Обитель мертвых? Приведите жрецов-сем, но сначала омойте и приведите в порядок царевну.

Тейе пришлось прикрикнуть, чтобы они вышли из оцепенения и поняли, что от них хотят. Когда она уходила, солнце нового дня уже безжалостно, будто раскаленными кулаками, било в стены комнаты.

Женщины гарема уже голосили; проходя через царский сад и минуя калитку в стене, Тейе слышала их бестолковые вопли. В последнее время им часто приходилось оплакивать умерших, когда из детской выносили одно маленькое тельце за другим, но на этот раз плач в гареме стоял такой громкий, что становилось жутко. Тейе поспешила в свои покои, ей хотелось поскорее спрятаться от этого воя, но, даже закрывшись в своей опочивальне, она слышала его. Хотя утро едва началось, она приказала подать вина и оставалась в постели весь день; потом, ближе к вечеру, она призвала к себе Хайю.

– Все попытки заставить фараона уснуть оказались тщетны, – сказал он в ответ на ее вопрос. – Он лежит перед алтарем в храме, под палящим солнцем. Управители опасаются за его здоровье. Весть о смерти царевны разнеслась по городу, и все лавки закрыты. Царица спит. Я взял на себя смелость донести новость до царевича Сменхары. Мериатон была с ним.

– Тело уже унесли?

– Да.

– Мекетатон, – тихо проговорила она, когда он ушел. – Какой грех, какое безумие. Когда же иссякнет терпение богов, и они по-настоящему покарают моего сына?

Как обычно, по царевне и ее мертворожденному сыну был объявлен семидесятидневный траур. На взгляд Тейе, церемония похорон была спокойной и очень скучной. Она сидела в своих носилках под балдахином и наблюдала, как фараон молится своему богу о спасении ка Мекетатон. Она отвлеклась от ритуалов, когда разглядела на лицах придворных напряженно-ошеломленное выражение. Не печаль по царевне вызвала его, а что-то похожее на страх. Многие неосознанно потихоньку перемещались к тому месту, где стояли Сменхара и Мериатон, будто молодой царевич мог дать им защиту, в которой они вдруг ощутили острую нужду. Возможно, то наваждение, во власти которого они пребывали долгое время, теперь начинает рассеиваться, – подумала Тейе. – Атон не оправдал их ожиданий. С этого момента в их вере появится привкус сомнения. Но, очевидно, это сомнение было чуждо фараону. Он плакал и усердно молился, его тонкий голос временами тонул в громких рыданиях Нефертити. Ритуалу недоставало надлежащего достоинства, и к себе Тейе вернулась с облегчением. Оказавшись дома, она дала указания Хайе: – Поставь жертвенник Амона в покоях царевича Сменхары. Поклонение иным богам, кроме Атона, не было запрещено безоговорочно. Сделай это достаточно открыто, не таясь, и постарайся, чтобы жители Фив, особенно Мэйя и его жрецы, узнали об этом. Кроме того, думаю, пришло время Сменхаре начать строительство своей гробницы. Если он пожелает, то сделать проект можно и здесь, но строить ее непременно следует в Долине мертвых в Западных Фивах, и нужно поднять при этом как можно больше шума и возни. Присмотри за этим.

Она хотела немедленно отправиться к Эхнатону, чтобы уладить вопрос с помолвкой Сменхары и Мериатон, но Эйе предупредил ее, что настроение фараона все время меняется. Он закрылся в своих покоях, постится, молится и никого не принимает. Ей пришлось смириться с тем, что с просьбой придется подождать, но неделя проходила за неделей, а скорбь фараона все не убывала.

Через месяц после погребения, когда она как раз собиралась переправиться через реку, чтобы навестить Тии, один из офицеров Эйе попросил позволения переговорить с императрицей. Его сопровождали несколько встревоженных личных стражников фараона, да и сам он выглядел явно взволнованным.

– Божественная императрица, твой брат умоляет тебя тотчас же прийти в покои фараона, – сказал гонец. – В тебе нуждаются. Фараон очень страдает.

Тейе кивнула, с сожалением глядя на лодку, которая маняще покачивалась на сверкающей голубой воде.