Идущие в ночь - Владимир Васильев

Вчера у меня смутно забрезжила эта догадка, когда я размышляла о нашем с Одинцом совместном пути, который иногда расходится, а потом сходится вновь. Но вчера я не сумела продлить эту мысль до конца. Ну что же, моя ошибка простительна — ведь даже древние мудрые хоринги считают свою дорогу единственной.

Хоринги идут одним путём. Люди, надо полагать, другим. Мы, оборотни, третьим. Так?

Я смутно чувствовала, что мысль ещё не закончена. Но мои способности к рассуждениям явно выдохлись. Ладно, великие истины тем и хороши, что мысли о них можно отложить, а потом продолжить с той же точки — истины не стареют. Когда-нибудь я додумаю и эту мысль, и следующую. Потом. После. Когда дойдём. И если выживем в схватке у Трона.

Я подняла смятую одежду, из складок которой уже успело выветриться тепло тела анхайра. Думаешь ли ты о подобных вещах, мой верный спутник? Наверняка. Путь заставляет задуматься. А ещё — опять-таки наверняка — твои мысли не совпадают с моими, просто потому что мы разные. Вот бы нам поговорить обо всём!..

Мда-а, надо будет на этом пересвете хоть парой фраз перекинуться. О насущных проблемах.

И, когда я уже собралась запрыгивать в седло, меня вдруг осенило. А ведь Лю-чародей, как я и полагала в самом начале путешествия, тоже идёт в У-Наринну! Идёт вроде бы с нами вместе, но отдельно. Своим, особым, чародейским путём. Ах ты ж Тьма! Интересно, какие препятствия и какие вехи встречаются на пути чародеев?

Мысль, невесомая как паутинка, прилетела издалека и коснулась моего разума. Мысль несла одобрение: «Молодец, девочка! Думай дальше».

Я не успела удивиться, что слышу мысли колдуна, да ещё невесть на каком расстоянии. Горячая волна гнева окатила меня от макушки до пяток.

Пшёл вон из моей головы, джерхов старикашка! Да как ты смеешь подслушивать? Мало ли о чём я думаю? Это моё дело, моё лично, и никаких поганых колдунов не касается. Лезть без спроса в мысли женщины — это ещё хуже, чем в постель. Уж кого-кого, а тебя, старый пень, я ни туда, ни туда не приглашала. Уразумел? Проваливай немедля, а не то мысленные когти выпущу!

Лю мерзко хихикнул, и ощущение его присутствия в моих мыслях растаяло.

Продолжая кипеть от злости, я неуклюже взгромоздилась в седло, не глядя пересадила обгорелого Корнягу с крупа коня себе на плечо и пнула Ветра пятками в бока.

Жеребец послушно двинулся вперёд. Тотчас откуда-то из-за невысокого холмика возник вулх и затрусил рядом.

— Знаешь, Одинец, этот чародей — такая скотина! — сердито поделилась я.

Анхайр молча глянул на меня, и на морде у него было написано своеобычное «Ну, извини». Почему-то меня это разозлило. Хотя чего я, собственно, ждала?

— И ты, серый брат, скотина изрядная, — мрачно заметила я. Помолчала и со вздохом добавила: — Я, впрочем, тоже.

Одинец бросил на меня странно весёлый взгляд, и — Тьма! — я вдруг поняла, что он хочет сказать.

«А другие в У-Наринну не ходят», — говорил взгляд анхайра.

Я расхохоталась. Джерх с ним со всем, в самом деле. Нельзя всё принимать так близко к сердцу. Как говаривал старина Унди Мышатник, только покойник обязан быть серьёзным. И то лишь до тех пор, пока не закопают.

Вороной жеребец бодро мчал меня вперёд по равнине, изрезанной оврагами. Утренний Четтан приятно грел спину. Наша дорога снова лежала на запад.

Я с интересом осматривалась по сторонам. С тех пор, как мы пересекли Запретную реку, наш путь каждый день пролегал по новой местности. Леса чередовались с пустошами, равнины с горами, реки с ущельями… Как будто мы смотрели на мир с ярмарочной карусели. В обыкновенном путешествии так не бывает, это я знаю точно. Мне рассказывал двоюродный брат Беша, караванщик Занта, который исходил обитаемые земли от Плиглекса на западе до Запредельного княжества на востоке, от варварских поселений на севере до Латского моря на юге.

Если, к примеру, двигаться от Айетота на юго-восток, то сначала несколько дней тянутся холмистые равнины, поросшие редким лесом. Потом они постепенно сменяются травянистыми степями. День за днём караванные мулы бредут по уныло-однообразным равнинам, и путешественникам начинает казаться, что они и не движутся вовсе. Потом снова появляются небольшие рощицы — это значит, что караван вскоре придёт в Хадас.

Эту дорогу вместе с караваном Занты я когда-то проделала сама, сопровождая Беша. Занта не врал, рассказывая мне о ней. Да и вообще, когда люди врут, они приукрашивают действительность. Изображают скучное — интересным, обыденное — невероятным. Поэтому я верила Занте, когда он говорил, что диковины в мире встречаются не чаще, чем орехи в джурайской булочке. И оттого стремительное чередование пейзажей на пути в У-Наринну не переставало меня удивлять.

А в последние дни нам стали попадаться совсем уж странные странности. Вроде этих гигантских деревьев, которые служат обиталищем вампирам. Вот уж никогда бы не подумала, что в нашем мире встречается и такое!

Хотя я ведь уже пришла к выводу, что сейчас мы движемся не по нашему миру. По какому-то иному… или по многим иным мирам. Хотя — что такое мир? Я знаю немало людей, искренне считающих миром пару кварталов айетотских трущоб, за пределы которых они никогда не выбирались. А для меня, пожалуй, мир определяется солнцами. Здесь, в неведомых, насыщенных магией краях, нам по-прежнему светят горячий Четтан и ослепительный Меар. Значит, это мой мир. И точка.

Равнина стала постепенно повышаться. В жёсткой траве появились обширные проплешины голой земли. А на горизонте обрисовались невысокие горы. Четтан припекал все сильнее.

За плечом у меня зашевелился и скрипуче застонал Корняга. Я в который уже раз отцепила от пояса флягу с водой и протянула её корневику. Корняга жалобно забулькал остатками воды. Пенёк страдал от ожогов. Он, правда, заверил меня, что ничего страшного не случилось, и ещё до синего урожая он обрастёт новой корой. Но я всё равно от всей души сочувствовала корневику. Мне тоже вчера изрядно досталось в схватке с вампирами — но меня-то исцелил пересвет.

— Ох! — сказал вдруг Корняга. — Забыл. Совсем забыл. Прости, госпожа Тури. Одинец велел тебе передать, чтобы ты была вдвойне осторожна. Вампиры пытались похитить меч, потому что им так приказал некто по имени Седракс.

Я нахмурилась. Седракс? Это ещё что за фигура?

— Больше он ничего не сказал?

— Не-а, — скрипнул Корняга. — Одинец вообще неразговорчивый. Он больше трёх слов подряд говорит, только когда ругается.

Я хмыкнула. Описание дивно совпадало с тем представлением, которое сложилось об Одинце у меня самой. Мда-а… А ведь меня, наверное, тоже нельзя назвать болтливой. У меня с детства сложилась привычка вести длинные внутренние разговоры с собой, а с окружающими отделываться парой фраз. Я всегда предпочитала даже на вопросы по возможности отвечать жестами. Как заметил однажды Унди — и самое короткое слово удлиняет разговор.

— Ладно, помалкивай, — оборвала я Корнягу. — Мне твоё мнение неинтересно.