Бунт на «Баунти» - Джон Бойн

– Он больше не офицер, – возразил, пожав плечами, капитан. – Он пират. Изменник. Предатель. Когда мы вернемся домой, его объявят в розыск. И рано или поздно повесят.

Я улыбнулся, мне нравилось, что капитан неизменно говорил «когда мы вернемся», а не «если».

– Сроду не видел такого чистюли, – продолжал я. – И ногтей, как у него, тоже не видел. И уж больно приятно он пах. Я никогда не мог понять, выполнять мне его приказы или цветочки ему подносить. Ну а этот паскудник мистер Хейвуд… Он с самого начала был негодяй негодяем.

– Мы с Флетчером… я хотел сказать, с мистером Кристианом… мы знакомы уже долгое время. Я знаю его семью. Я повысил его в звании, Тернстайл. Вот что не дает мне покоя. Почему они так поступили?

Я прикусил губу, размышляя. В последние дни меня донимала одна мысль, а обсудить ее с капитаном все не удавалось.

– Был ведь список, капитан, – наконец решился я.

– Список?

– Ну, который мистер Фрейер нашел. С именами мятежников. В нем значилось имя мистера Кристиана. И мистера Хейвуда. И других.

– А, так тебе известно о нем, вот оно что? – Он повернулся ко мне, прищурившись: – От кого?

– По правде сказать, сэр, я в тот вечер не спал. Когда вы призвали двух офицеров в вашу каюту. И когда мистер Фрейер разговаривал с вами о списке. Я все слышал.

– Подозреваю, за время плавания ты много чего услышал, Тернстайл, – сказал капитан. – Ты всегда казался мне юношей, который держит уши востро, а рот на запоре.

– Что верно, то верно, – признал я.

– И меня это, если честно, радует, – продолжал он. – Когда мы вернемся в Англию, мне может понадобиться твоя память.

Вот опять.

– Это случится, когда меня призовут к суду, а меня призовут непременно. Когда очернят мое имя. – Он помолчал и добавил чуть надтреснутым, показалось мне, голосом: – А его непременно очернят.

– Ваше имя, сэр? – оторопел я. – Но почему? Чем вы это заслужили?

– Мы живем в странные времена. То, что рассказывают о людях, имеет свойство постоянно меняться. Найдутся такие, кто спросит, почему часть моряков, и среди них офицеры из приличных семей, восстали против своего капитана. И некоторые обвинят в этом меня. Под конец же сохранится только один рассказ. Либо мой, либо их.

– Но ведь ваш-то правдив, сэр, – сказал я, удивленный его неверием в себя. – Более честного капитана и не было никогда. Значит, ваш рассказ и запомнят.

– Ты думаешь? Кто может сказать это заранее? Одного из нас – я говорю о себе и мистере Кристиане – будут помнить как тирана и негодяя. А другого назовут героем. И чтобы занять место, принадлежащее мне по праву, я буду нуждаться в тебе. В твоих ушах и твоей памяти.

– Сэр, а мое имя в том списке было? – не удержавшись, выпалил я.

– Что-что?

– В списке бунтовщиков, – пояснил я. – Было там мое имя?

Он тяжело вздохнул, не разжимая губ, посмотрел мне в глаза; волны плескались о борт баркаса.

– Было, – наконец сказал он.

– Тогда это поклеп! – поспешил сказать я. – Я никогда не присоединился бы к ним, сэр. Никогда. Я ничего не слышал о заговоре и ни в каких обсуждениях его не участвовал.

– Это не был список бунтовщиков, – ответил, покачав головой, капитан. – Это был список тех, кто, по мнению Кристиана, мог пойти за ним. Людей, которых он считал… недовольными их участью, несчастными. Ты был несчастен, Тернстайл? Давал я тебе причины для этого?

– Нет, – заявил я. – Несчастным я был дома. В Англии.

– Ах да, – задумчиво промолвил капитан. – Ты об этом.

– Об этом, сэр.

– К прежней жизни ты не вернешься, мальчик, – сказал он. – Это я тебе обещаю.

– Я верю.

Он улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал:

– Знаешь что? По моим расчетам, сегодня четырнадцатое мая. День рождения моего сына. Я скучаю по нему.

Я кивнул, но ничего не ответил. Я видел: воспоминание о сыне растрогало его, и, посидев с ним еще немного, вернулся на свое место, лег и попытался заснуть. И сон пришел ко мне, поначалу прерывистый, потом крепкий.

Ятрудился в смене гребцов (дело было через час-другой после восхода солнца), когда у мичмана Роберта Тинклера приключилась первая из его галлюцинаций. Напарником моим был хирург Ледуорд, мы выполняли нашу работу без разговоров, бездумно отталкивали и тянули к себе весла. Погода неожиданно притихла, нам больше не приходилось вычерпывать воду; некоторые моряки даже стянули с себя промокшие рубашки и штаны и расстелили их, надеясь, что за ближайшие несколько часов они просохнут.

– Чарлз, – сказал мистер Тинклер, подойдя к нам сзади и обращаясь к хирургу Ледуорду, которого звали не Чарлзом, а Томасом. – Говорят, что кобылица на верхнем выгоне опять жеребая. Почему ты не сказал мне, что водил ее к племеннику?

Ледуорд обернулся к нему, вгляделся, лицо хирурга выразило удивление, смешанное с совершенным отсутствием интереса. Я заметил у него на шее уходившую под рубашку полоску шелушащейся белой кожи и погадал, чем она объясняется.

– Я уже говорил отцу, нам нужно купить собственного племенного жеребца, – продолжал Тинклер, определенно не ведая, что голова у него не в порядке. – Мы тратим по нескольку шиллингов при всякой…

– Это что еще за сумасшедший дом? – поинтересовался Ледуорд. – Я, по-вашему, кто, Роберт, ваш брат? Или кто-то из знакомых?

Тинклер уставился на него, и я увидел в глазах бедняги угрозу, – похоже, он привык скорее препираться, чем мирно беседовать с тем, за кого принимал Ледуорда.

– Значит, ты мне больше не брат, так, что ли? – воскликнул он. – Я уже объяснял – все, что тебе наговорили про меня и Мэри Мартинфельд, гнусная ложь. Я к твоей избраннице даже пальцем не притронулся. Если мы позволим этому разделить нас…

– Вам нужно отдохнуть, Роберт, – попытался урезонить его Ледуорд. – Вон там есть свободное место, прилягте на время, закройте глаза. Когда проснетесь, все предстанет перед вами в более лучезарном свете.

Мистер Тинклер открыл рот, собираясь что-то сказать, но вроде бы утихомирился и покорно пошел к указанному месту. Я смотрел, как он вытягивается на дне баркаса, закрывает глаза, и уже через пару секунд тело его покачивалось вверх-вниз, – он спал.

– Что, он уже созрел для Бедлама? – спросил я у хирурга, поведя головой в сторону уснувшего.

– Возможно, – ответил тот. – Трудно сказать. Плавание сыграло с его головой дурную шутку. Как и голод. И отсутствие воды.

– Они со всеми нами дурные шутки играют, – заметил я. – Но я же не считаю себя герцогом Портлендским.

– На каждого они действуют по-своему, – сказал он. – Главное – не накалять обстановку. Возможно, мистер Тинклер помешался окончательно, возможно, это беда преходящая. Однако наша посудина слишком мала, чтобы нам стоило выводить его из себя. Поэтому я предложил бы, если он снова заведет такой разговор, просто пойти у него на поводу и изобразить того человека, за которого он тебя принимает.