Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны - Дэниел Эллсберг

Остановимся на мгновение и обдумаем это последнее предложение. Оно вроде бы вполне разумно. Тем не менее если взять бесчисленные книги о нацизме и Второй мировой войне, то не думаю, что в них можно найти нечто подобное, ни в официальных документах, ни в мемуарах, ни в исторических монографиях, ни в редакционных статьях газет, ни в письмах читателей. Может ли быть что-нибудь хуже гитлеровской оккупации?

Порабощение нацистами не грозило американцам в ближайшее время, однако этого нельзя было сказать об их военных союзниках, британцах и русских. В июне 1942 г. накануне шестимесячной Сталинградской битвой победа фашистов над Россией казалась более чем возможной с учетом их успеха с оккупацией всей Европы. А в момент того разговора Комптона нацисты запустили машину уничтожения 2 млн поляков и 6 млн евреев на оккупированных территориях в дополнение к 27 млн советских солдат и граждан. Могло ли на самом деле существовать нечто худшее, нечто настолько плохое, что «риск» его реализации был хуже фашистского рабства?

Если честно, то да. Комптон сразу понял, к чему все это может привести, – к концу жизни на Земле, к такой перспективе, избегать которую необходимо любой ценой.

Как ни удивительно, реакция Адольфа Гитлера на такую возможность была аналогичной. За несколько недель до этого, в июне 1942 г., министр вооружений Альберт Шпеер подтвердил мнение Гитлера относительно того, что создание атомной бомбы во время войны «не даст большого выигрыша». Это объяснялось не только тем, что бомбу невозможно было создать за два года, которые Гитлер отвел на достижение полной победы, но и другой причиной:

Вслед за этим разговором Шпеер сообщил, что «по предложению физиков-ядерщиков мы свернули проект по созданию атомной бомбы… когда после повторного запроса о сроках, они сказали, что мы не можем рассчитывать на что-либо в течение трех или четырех лет».

Не подозревавшие о таком решении немцев Комптон и Оппенгеймер перед лицом угрозы превращения Земли в безжизненный камень после очень короткой вспышки «согласились с тем, что существует лишь один выход. Группа Оппенгеймера должна продолжить расчеты. Если ей не удастся твердо и бесповоротно удостовериться в том, что наши атомные бомбы не взорвут воздух или море, то такие бомбы не должны появиться никогда»{208}.

Глядя на возможности, с которыми люди никогда еще не сталкивались, можно подумать, что именно таким должно быть неизбежное решение. Однако все обстояло совсем не так. В действительности сам Комптон не до конца придерживался своего же решения.

Реализация Манхэттенского проекта продолжилась с большим размахом, но вовсе не потому, что дополнительные расчеты и частичные испытания безоговорочно доказали невозможность так называемого «зажигания атмосферы». Кто-то из ученых, может быть, и верил расчетам Бете или, скорее, его интуитивному предположению о «невозможности» такого результата, однако у многих других не было такой уверенности.

Шло время, работы велись авральными темпами, но никому, включая и Бете, не удавалось убедить всех в том, что абсолютная катастрофа была «невозможна»: именно так Комптон, отвечавший за проект, определил условие продолжения работы. Очень маловероятна – да, но не невозможна.

Но насколько маловероятна? Можно ли было считать риск «пренебрежимо малым»? Насколько низким он был? И каким должен быть этот риск – риск уничтожения всего живого, – чтобы считаться приемлемым? Позднее в одном из интервью Комптон рассказал писательнице Перл Бак приведенную выше историю (практически слово в слово), а затем добавил, по ее словам, что на протяжении следующих трех месяцев

Что-что он сказал? Как Комптон определил точный верхний предел, равный «трем на миллион»? На чем этот показатель основан и что он означает? В данном случае он означал: «Маленькая, очень маленькая. Мы не знаем в точности». Большинство ведущих теоретиков полагали, что вероятность очень мала, но не равна нулю. Когда Комптон удостоверился, что риск не превышает «трех на миллион» (т. е. ниже взятого с потолка верхнего предела, допустимого для продолжения работы), он решил вразрез со своей первоначальной реакцией считать его достаточно низким для возобновления исследований. Все остальные согласились с ним. По словам Питера Гудчайлда[15], «как только расчеты Бете отнесли зажигание атмосферы к маловероятным событиям{210} – по крайней мере на текущий момент, – группа вернулась к неотложному вопросу [разработке ядерной бомбы]».

«На текущий момент» означало «в ожидании результатов дальнейших расчетов», которые, как все надеялись, докажут нулевую возможность (именно так Комптон первоначально сформулировал условие для Оппенгеймера). Однако расчеты так и не подтвердили этого до самого испытания бомбы.

Почти во всех существующих сообщениях о проблеме зажигания атмосферы некорректно говорится о том, что она была строго решена, т. е. признана несуществующей, вскоре после возникновения во время теоретической дискуссии группы или в любом случае задолго до осуществления реального взрыва.