Жанна Ланвен - Жером Пикон

Единственной уступкой стилю арабесок и замысловатых орнаментов, которые так любила Жанна Ланвен, стала спальня: бирюзовые стены украшали уже упоминавшиеся венецианские буазери[607], купленные у антиквара Бароцци. На кровати – покрывало из редкой старинной ткани с большими цветами, тайная дань вкусу матери графини, питавшей слабость к такого рода вещам. Правда, особняк Мари-Бланш, превратившийся в музыкальный салон, все-таки не стал семейным гнездом, но это оставалось тайной для посторонних.

Дом графини де Полиньяк служил ее друзьям, они приходили туда без церемоний и в будни, и в праздники, болтали, пели…

Она играла перед гостями то кусочек из Рихарда Штрауса, то прелестные пьесы Шабрие, своего любимого композитора, или тихонько напевала невероятные мелодии Андре Мессаже[608], например, из «Невесты по лотерее», потому что любила парадоксы, бунтарство, всегда предпочитая малые жанры.

У нее существовала традиция устраивать концерты для близких в воскресенье вечером после обеда, в «ателье» на верхнем этаже. Коцерты Винаретты Зингер и «Музыкальные среды» Нади Буланже, которые Мари-Бланш посещала или устраивала у себя, только отдаленно напоминали ее «дневные встречи», потому что первые посвящались, в основном, исполнению современных произведений, а вторые – старинной музыке.

У Мари-Бланш исполнялись, в первую очередь, произведения ее гостей и репертуар французской музыкальной сцены начала ХХ века – Форе, Дебюсси…

Вечера случались и спонтанно, и назначались на определенную дату, но всегда проходили для своих, в дружеской компании, с шутками и весельем, так помогавшим скоротать пустые дни.

Среди близких друзей, забав и смеха процветал параллельный мир, принадлежавший только им. Там велись разговоры о том, как в их «клубе» проходили «экстатические или сладостно-нежные проповеди Р.П. Бобо, эксцентричные выступления лорда Дадсли, велись страстные повествования княгини Путоф, по прозванию «Гнев Божий», и безумные разговоры ее сестры, маркизы Бурреле д’Эрремор[609]. Они много курили в этом доме, который Моран назвал «самой элегантной курильней Парижа»[610].

Несмотря на то что отношения с матерью стали спокойнее, Мари-Бланш оставалась очаровательным капризным подростком, оберегавшим свои секреты. Да и сама кутюрье остерегалась появляться в кругу друзей дочери и по воскресеньям, и в будние дни. Единственное, что выходило за рамки этого правила, что, в сущности, должно было защитить их обеих, – это сюрпризы. Жанна знала, как немного волшебства радует даже самую пресыщенную компанию. «Однажды вечером, когда я ужинала на улице Барбе-де-Жуи (прелестный вечер в кругу своих), – вспоминал Жермен Бомон, друг Колетт, – во время десерта принесли большую картонку для нашей хозяйки, которая улыбнулась и сказала, что это ее мать, мадам Ланвен, прислала ей платье. Уверенность, с какой это было сказано, не оставляет сомнений в том, что такие подарки случались нередко. Она предложила подождать и открыть картонку позже, но гости упросили ее не откладывать, и вот шелковая бумага летит на пол, перед нами серебристое платье. Именно такое платье, что подошло бы молодой женщине в расцвете сил, совсем не кокетливое, но так совершенно изготовленное, что выглядело очень изысканным и простым одновременно. И сама Мари-Бланш была похожа на принцессу из сказки, несмотря на любое колдовство, сохранявшая изящество и грацию, одета ли она в лохмотья или золото, золу или шелк»[611].

Сразу вспоминаются наряды принцесс «цвета Луны», «цвета времени», а потом «цвета Солнца». Но это была правдивая сказка.

На глазах у Жанны ее маленькая девочка, ее идеал молодой женщины, превратилась во взрослую даму. Казалось, физически она была так близко, но душевно оставалась недостижима.

Сама Жанна все так же держалась в стороне от бурлящей светской жизни, любителей которой она одевала. Ее же жизнь подчинялась четким правилам и распорядку, например, в сезон она каждую неделю приезжала на виллу в Болье, а парижский особняк все совершенствовался и совершенствовался.

Так же как виллы и наделы земли, так и произведения искусства, рисунки, мебель и картины, все прекрасные вещи, которые она начала собирать, были для нее не просто хорошим вложением.

Все это дань личным воспоминаниям, размышлениям и мечтам, эти вещи успокаивали, приносили удовлетворение, становились воплощением мечты о счастье. Луиза де Вильморен сумела описать ее характер с трогательной искренностью и вполне правдиво: «Несмотря на то что мадам Ланвен умела слушать и рассказывать, в беседу она вступала неохотно и очень плохо запоминала лица. Обладая этими достоинствами и недостатками, она могла поддерживать светское общение, лишь благодаря смутному инстинкту, и чувствовала себя в своей тарелке только в своей фирме или дома, в окружении картин, которые коллекционировала»[612].

Вкус к живописи

По примеру Мари-Бланш ее мать начиная со второй половины 1920-х годов собирала картины. Это случилось довольно поздно по финансовым обстоятельствам: средства, необходимые для такого предприятия, появились не сразу. Но Жанна интересовалась историей живописи достаточно давно, поэтому хорошо разбиралась в работах мастеров. Библиотека на улице Фобур, 22 – убедительное тому доказательство. Когда же в ее распоряжении появилось, наконец, достаточно средств – а это значило, учитывая ее характер, что она располагала достаточной суммой, чтобы выдержать любые риски и при этом не испытывать стеснения в деньгах, – Жанна тут же взялась за дело.

Время, указанное Мари-Бланш, хоть в это и трудно проверить, в силу отсутствия хоть каких-то документов, кажется верным: годы с 1924-го по 1932-й, без сомнения, самые успешные в истории Дома моды, как с точки зрения творческих свершений, так и что касается известности и влияния на общество. Десяти – двенадцати лет хватило, чтобы собрать костяк коллекции. Серия фотографий Роже Шалла, сделанная около 1937 года, показывает нам кутюрье, спокойно сидящую вечером у себя дома, на улице Барбе-де-Жуи. На заднем фоне можно заметить самые важные произведения ее коллекции[613]. Еще не купив картины, Жанна уже обдумывала, как их развесит, что доказывают фотографии, сделанные во время работ по обустройству большого салона-галереи. На них видны рисунки и эстампы, занимвшие места, отведенные ожидаемым шедеврам[614]. Жанна твердо решила собирать коллекцию где-то около 1920 года; как раз тогда было приостановлено проектирование особняка, чтобы спланировать для нее пространство.