Восхитительные женщины. Неподвластные времени - Серафима Чеботарь

Уезжая, Маяковский оставил заказ в цветочном магазине – каждое воскресенье Татьяне присылали букет роз и короткое стихотворение, каждый раз новое. «Он изумительный человек, и, главное, я себе его совсем иначе представляла, – пишет Татьяна матери в Пензу. – Он изумительно ко мне относится, и для него большая драма уезжать отсюда, по крайней мере, на полгода. Он звонил из Берлина, и это был сплошной вопль. Я получаю каждый день телеграммы и каждую неделю цветы… Он такой колоссальный и физически, и морально, что после него – буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след…»

Для Маяковского это было не просто короткое увлечение, которые в его жизни случались нередко, а весьма серьезные отношения. Недаром из всех его возлюбленных только Татьяне – кроме, разумеется, Лили Брик, – были посвящены стихи, что вызвало у Лили приступ бешенства. Вернувшись в Москву, Маяковский может думать только о Татьяне: шлет ей телеграммы и книги, хлопочет о ее оставшейся в Пензе семье, помогает организовать выезд Людмилы (правда, она сможет уехать только в 1930 году). 22 февраля 1929 года он снова прибывает в Париж.

В этот раз Эльза не захотела потворствовать увлечению Маяковского: сразу по приезде ему, болезненно ревнивому, было в подробностях рассказано о всех поклонниках Татьяны, реальных и мнимых, пересказаны все сплетни и слухи на ее счет. Но Маяковский был настолько влюблен, что даже собирался жениться на Татьяне и перевезти ее в Москву, а если не удастся, готов был даже остаться в Париже рядом с нею! Маяковский страдал от ревности и уговаривал Татьяну выйти за него замуж, но чем более настойчиво упрашивал поэт, тем сильнее она сомневалась: зачем возвращаться в страну, откуда она с таким трудом уехала, откуда с такой радостью сбежала? Внешне же пара выглядела очень счастливой – два месяца постоянных встреч, поездок на море, счастья и любви. «Он был абсолютный джентльмен ко мне. Это была сама нежность, сама любовь, само внимание. Это было что-то невероятное. Я такого никогда не видела…», – писала Татьяна матери. Когда в конце апреля Маяковский уезжал в Россию, все понимали, что он скоро вернется: возвращение планировалось в октябре, и тогда же Маяковский и Татьяна договорились окончательно решить вопрос о совместной жизни. На прощание он сказал ей: «Помни, я тебя люблю, как никого не любил прежде. И пиши, иначе я сойду с ума или умру, как бешеная собака».

Владимир Маяковский

В Москве у Маяковского куча дел – премьеры, подготовка к выставке, издание собрания сочинений… За хлопотами он не забывает о Татьяне – письма в Париж отправляются почти каждый день. Но ходатайство об очередной визе во Францию было отвергнуто – Маяковский относится к этому как к временной помехе, однако начинает нервничать. В это время Брики знакомят его с красавицей Вероникой Полонской, актрисой МХТ и женой Михаила Яншина, за которой Маяковский – от тоски, одиночества и неуверенности – начинает ухаживать. В октябре Лиля «как бы случайно» читает при Маяковском письмо. По воспоминаниям самой Лили, Эльза писала, что «Яковлева, с которой Володя познакомился в Париже и в которую еще был по инерции влюблен, выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что венчается с ним в Париже, в белом платье с флердоранжем, что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил бы скандал, который ей может навредить и даже расстроить брак». Письмо было неправдой: в октябре о свадьбе с виконтом дю Плесси и речи не было. Но Маяковский раздавлен. Больше он в Париж не пишет… А 14 апреля 1930 года он покончил с собой – по уверению одного из его друзей, В. Каменского, «Таня несомненно явилась одним из слагаемых общей суммы назревшей трагедии. Это мне было известно от Володи…»

Поняв, что Маяковский к ней не вернется, Татьяна приняла предложение виконта Бертрана дю Плесси. Младший сын графа, представитель хоть и обедневшей, но весьма знатной семьи, блестяще образованный, красивый и обаятельный Бертран давно ухаживал за Татьяной, и обе семьи весьма благосклонно смотрели на их возможный союз – правда, дю Плесси требовали от Татьяны перехода в католичество. Получив согласие Татьяны и на брак, и на смену религии, Бертран не стал тянуть – уже 23 декабря 1929 года они обвенчались. Медовый месяц молодожены провели в Италии, а оттуда выехали в Варшаву, где Бертран получил пост торгового атташе во французском посольстве. Здесь, 25 сентября 1930 года – ровно через 9 месяцев и 2 дня после свадьбы – Татьяна родила дочь, которую назвали Франсин Людмила Полин Анна-Мари. Впрочем, мать чаще звала ее на русский манер Фроськой.

В Варшаве Татьяна подружилась с женой французского посла Паулиной Ларош, которая дала ей немало бесценных уроков этикета и светского общения – когда через много лет Татьяна, блистая среди нью-йоркской элиты, прославится своим безупречным светским лоском, за это она будет благодарить Паулину. Впрочем, в Варшаве дю Плесси были недолго – уже через год они возвратились в Париж.

Причины этого до сих пор неясны. Одни говорят, что Бертран был лишен поста за растрату посольских средств, другие – что это Татьяна, ненавидевшая Варшаву и не мыслившая свою жизнь вдали от Парижа, вынудила его отказаться от дипломатической карьеры. Последней версии придерживается и Франсин, считавшая, что отец все последующие годы мстил Татьяне своим поведением за разрушенную карьеру.

Модели шляп из коллекции Татьяны Яковлевой, 50–60-е гг.

Как бы то ни было, вернувшись в Париж, супруги живут почти не общаясь. Бертран занялся журналистикой, а Татьяна открыла шляпный салон, устроив мастерскую прямо рядом со спальней, – заказчиц она принимала в семейной гостиной. Франсин дю Плесси вспоминала: «Рулоны фетра, шелка, парчи, шелковых шнуров и лент, перья павлина и белых цапель, шелковые цветы – все это лежит вокруг большого парового пресса, который заставит фетр и соломку принять нужную форму. У противоположного конца стола или перед большим овальным зеркалом сидит мама, формируя шляпку из куска велюра или примеряя шелковую или муслиновую ленту. Она никогда не делала рисунков своих будущих моделей – восемь часов в день и триста шестьдесят дней в году она пользовалась отражением собственной головы как единственным орудием созидания. Зеркало стало символом ее жизни». Франсин вспоминала, с какой тщательностью мать ухаживала за собой, используя для поддержания своей красоты внушительную батарею баночек и бутылочек и целых четырнадцать разнокалиберных серебряных расчесок! Светская жизнь была необыкновенно важна для Татьяны: «Она посещала сотни модных приемов, окруженная толпами жаждущих ее любви, но непременно отвергаемых мужчин, где она могла бы найти новых клиенток», как писала Франсин. Круг ее общения составляли и представители французской знати, и богема, и русские эмигранты – от графини Пармской до Сергея Дягилева, от Жана Кокто до знаменитой светской львицы Миси Серт, и везде она пользовалась огромным уважением за безупречный вкус и светские таланты. Незадолго до войны Татьяна познакомилась с Марлен Дитрих, дружба с которой продолжалась до самой смерти Татьяны. Однажды американский корреспондент спросил у Дитрих, правда ли, что ее ноги считаются самыми прекрасными в мире. Марлен ответила: «Так говорят. Но у Татьяны лучше».