Русский Лондон - Сергей Романюк

В тексте «Писем» встречаются и такие несообразности, как описание заката солнца на востоке, виденного автором на скалах Дувра, рассказ о встрече в Лондоне с некоей француженкой, которая сообщает ему о свержении короля Людовика за год до этого события, или его рассказ о том, как он, будучи в Виндзоре, «долго смотрел на портрет нашего Великого Петра», который, как он написал, изображен в мундире Преображенского полка, тогда как он нарисован в средневековых латах (Карамзин сам служил в Преображенском полку, так что он должен был хорошо знать, как он выглядит). Закрадывается мысль, что автор не знает, о чем он пишет в своих «путевых» записках… И можно только удивляться, каким проницательным надо быть, чтобы за несколько дней жизни в незнакомой стране, не зная языка, прийти к таким умозаключениям и обобщениям, какие сделал Карамзин. Это было отмечено в немецкой рецензии[291]: «Здесь [т. е. в Англии] особенно видны неосведомленность и незнание автора, его суждение часто поспешно и неправильно ~~~. Не изучив предварительно этой страны, обладая очень незначительными познаниями в языке и часто находясь в обществе одних русских, автор и сам мог бы прийти к выводу о том, что трех месяцев [а мы уже знаем, какое короткое время он провел в Англии] ему будет недостаточно для ознакомления с Лондоном и англичанами».

Надо сказать, что «Письма» Карамзина о пребывании в Англии были встречены английским читателем либо совершенно равнодушно, либо откровенно неприязненно, чему доказательством может служить рецензия в журнале «Edinburgh Review» в январе 1804 г. Рецензент считает, что «переписка господина Николая Карамзина требует всевозможного снисхождения. Признаться должно, что она от путешественников, за которыми мы привыкли последовать, кажется нам столь далеко отстоящею и, при совершенном недостатке хороших качеств их, всеми погрешностями оных так много наполненною, что одна только редкость русского сочинения и забавная писателевой головы странность могли побудить нас к помещению сего сочинения в число рассматриваемых нами книг»[292]. Он же и поясняет, к какому роду относится автор рассматриваемой книги: «Господин Карамзин есть один из числа тех нежных путешествователей, которые называются у нас тонкочувственными или сентиментальными. Они объезжают обширные страны единственно для излияния своих чувствований, которые с таковою же разнообразностию могли бы они изливать, сидя в четырех углах своей комнаты».

Многие описания лондонских достопримечательностей выдают их литературное происхождение, а немало «наблюдений» представляют собой просто набор штампов, что вызывало немалое раздражение английских критиков. И действительно, как можно было реагировать на такое «объяснение» якобы поголовной флегматичности англичан, которое, оказывается, происходит от мясной пищи и отсутствия овощей: «От того густеет в них кровь; от того делаются они флегматиками, меланхоликами, несносными для самих себя, и не редко самоубийцами. К сей физической причине их сплина можно прибавить еще две другие: вечной туман от моря и вечный дым от угольев, который облаками носится здесь над городами и деревнями».

Наблюдательность автора тоже могла вызвать удивление критиков: «Взглядывал и на Англичан, которых лица можно разделить на три рода: на угрюмыя, добродушныя и зверския. Клянусь вам, что нигде не случалось мне видеть столько последних, как здесь». Зато молодой автор не преминул обратить внимание читателей на хорошеньких англичанок: «Женщины и в Лондоне очень хороши, одеваются просто и мило; все без пудры, без румян, в шляпках, выдуманных Грациями. Оне ходят, как летают; за иною два лакея с трудом успевают бежать. Маленькия ножки, выставляясь из-под кисейной юбки, едва касаются до камней троттуара; на белом корсете развевается Ост-Индская Шаль; и на Шаль, из-под шляпки, падают светлые локоны. Англичанки по большой части белокуры; но самыя лучшия из них темноволосыя. Так мне показалось; а я, право, смотрел на них с большим вниманием!»

Кроме всего прочего он обнаружил за эти дни, что англичан поглощает «дух торговли», делающий из них «холодных людей», везде ищущих «собственную выгоду», в отличие от русского «безрассудного сердца».

Младший современник и друг Карамзина Василий Андреевич Жуковский (1783–1852) посетил Англию значительно позже – только в мае 1839 г., сопровождая своего воспитанника, наследника русского престола Александра Николаевича, был там. Жуковский оставил нам дневник этого путешествия, но, к сожалению, слишком краткий. Из Голландии наследник и его свита выехали 2 мая, 3 мая были в устье Темзы, высадились на берег и проследовали в Лондон, где остановились в отеле Mivards на Brook Street, недалеко от Grosvenor Square – «Это лучший или один из лучших трактиров (sic!) в Лондоне», записывает Жуковский. Визит был очень загружен встречами, приемами, праздниками, в продолжение которых Александр часто встречается с королевой Викторией (см. главу «Александр I»). Жуковский, как и многие другие, сравнивает Лондон с другими известными ему европейскими городами: «Чтоб понять Лондон и почувствовать прелесть здешней жизни, надобно здесь совсем сродниться. Это невозможно иностранцу. Рим есть самый прелестный город для иностранца. Потом, вероятно, Париж. Здесь размышление. Там минута» (т. е. Лондон более пригоден для серьезной жизни, а Париж для развлечений).

Даже после короткого пребывания здесь Жуковский отмечает: «Особенное чувство в Англии, чувство физической свободы; результат общественного чувства. Для этого [т. е. независимости] нужна материальная воля кошелька. Необходимость обжиться, чтоб понять Англию, – повторяет он. – Англия последний акт воспитания, как латинский язык первый акт».

Жуковский вместе с наследником Александром Николаевичем пробыл в Англии до 18 мая 1839 г.

Его близкий друг Александр Тургенев (1784–1845) также побывал в Лондоне, как, впрочем, и почти во всех европейских столицах. Семья Тургеневых славна в истории России: отец Иван Петрович, один из просвещеннейших людей конца XVIII в., был куратором Московского университета, дом его был центром московской умственной жизни. Сыновья его получили прекрасное образование. Старший сын Николай был одним из идеологов декабристов: во время выступления 14 декабря 1826 г. он находился за границей, но его заочно судили и приговорили на вечную каторгу. Александр сделал неплохую карьеру при Александре I, однако был отставлен, а после восстания декабристов он уже не служил, часто уезжая в Европу, где жил старший брат (см. главу «Эмиграция»). Александр Тургенев, по словам исследователя, «все двадцать лет своих скитаний выполнял постоянно две задачи первостепенной важности и значения. Прежде всего он был хроникером – русским литературным корреспондентом за границей, постоянно осведомлявшим литературные круги о европейских событиях и о европейской жизни, и при цензурных условиях николаевского времени служил для России настоящим „окном в Европу“»[293].