Искушение богини - Паулина Гейдж

Она стояла неподвижно, пока на нее надевали набедренную повязку, затягивали пояс и, опустив ей на грудь тяжелый драгоценный воротник, осторожно застегивали его. Вытянув вперед руки, Хатшепсут ждала, пока на них нанижут браслеты и обручи, однако мысли ее были далеко: она думала о годах ожидания, проходивших, пока день за днем вырубали из камня колонны и блоки, шлифовали их и ставили на место, и о том, сколько раз она с Сенмутом и Тутмосом стояла и наблюдала, как обретают форму террасы. С гордостью она вспомнила обо всех тех чудесах, которые повидала с отцом.

«Вот мой ответ вам, боги долины. Я дарю вам свой памятник – творение, равных которому мне не доводилось видеть. Я удовлетворена».

Хатшепсут села, положив руки ладонями вверх, чтобы рабыни покрасили их красной хной. Пока они сохли, она подняла ноги, и ей покрасили подошвы и ногти. Потом на нее надели позолоченные сандалии, яшма на которых уже жадно впитывала в себя весь свет, который был в комнате, и выбрасывала его назад красными, как бьющая из раны кровь, лучами. Накрасив ей лицо, рабыни обсыпали его золотой пудрой, приставшей к губам, ресницам и жирным черным линиями, которыми были обведены ее глаза. Глядя на сверкающее отражение в зеркале, она снова вспомнила о своем надменном ка. Женщина улыбнулась, вспомнив, как он лениво заглядывал ей через плечо, пока на нее надевали парик и укрепляли в нем корону с коброй. Превращение в богиню – золотой сияющий символ золотой сияющей страны – было завершено.

Сенмут и остальные ждали ее на ступенях причала. Сотни лодок, украшенных лентами и флагами, покачивались на воде, дожидаясь придворных и жрецов, чтобы перевезти их через реку. Сенмут был одет, как подобает князю, которым он стал. Его шлем из белой кожи был расшит золотом. Браслеты и обручи со знаками должностей резко выделялись на темно-коричневой коже, плечи, шею и спину покрывала большая пектораль из переплетенных золотых цепей, удерживающих бирюзового скарабея. На широкой выпуклой груди покоилась эмблема князей Эрпаха, наследственных владык Египта. Перед Сенмутом выступал его жезлоносец, держа в руке палку с золотым набалдашником. Та-кха'ет с другими женщинами стояла в стороне, на руках у нее сидела все та же кошка, только теперь с ошейником из горного хрусталя. Девушка была одета в прозрачное платье голубого льна. Только когда лодка уже оттолкнулась от берега, Сенмут вдруг с удивлением понял, что она одета в траур в такой радостный день.

Одна за другой лодки переплывали Нил, теперь превратившийся в быструю прозрачную реку, уровень воды в которой будет падать до середины лета, пока не достигнет минимума. На противоположном берегу толпы прибывших начали выстраиваться в процессию, люди весело болтали и смеялись, стоя под огромными балдахинами и флагами, которые украшали дорогу, бывшую некогда всего лишь тропой. Хатшепсут встала во главе. Она решила идти пешком, так что остальным тоже пришлось оставить свои носилки на берегу. Увидев, что Сенмут собирается занять место рядом с Хапусенебом, Менхом и прочими блестяще одетыми министрами, она поманила его к себе. Быстрыми шагами он пробрался к началу колонны, в его подведенных черной краской глазах застыл вопрос.

– Где Неферура?

– Она идет с женщинами, ваше величество, в окружении телохранителей его величества, а Нехези шагает рядом с ней. Малышку несут в носилках. Я подумал, что ей лучше ехать.

Она кивнула:

– Хорошо.

Мериет-Хатшепсут исполнилось три года, и такая прогулка, пусть даже медленная, была бы ей не по силам. Хатшепсут подвинулась, улыбаясь.

– Сегодня и твой день, благородный, а не только мой. Я решила поделиться с тобой славой. Можешь идти рядом со мной.

Потрясенный, он занял место около нее. Она дала горнам знак начинать.

– Вне всякого сомнения, – продолжала царица, когда они тронулись, – твоя рука видна в этом храме не меньше, чем моя. Я подумала над этим, Сенмут, и хочу, чтобы ты написал в освященных стенах этого храма и свое имя, дабы люди знали, как высоко я тебя ценю и как сильно уважаю.

Сенмут повернулся к ней и поклонился. Они продолжали идти, но в мозгу у него все кипело. Такая честь даровалась так редко, что, как он ни старался, больше одного примера не вспомнил: в Саккаре царь Джосер позволил богу Имхотепу подписать величественные сооружения собственным именем. Это был дар, ценность которого выходила за пределы земного мира, ибо теперь боги увидят его имя там, где начертаны лишь имена царей. Они будут судить его наравне с царями. Он уже знал, где напишет свое имя, историю своей жизни и титулы – за дверью, ведущей во внутреннее святилище, где его не увидит никто, кроме богов и членов царской семьи, которым одним дозволялось не только входить во внутреннее святилище, но и закрывать за собой дверь – привилегия, которой были лишены даже жрецы.

– Вы и впрямь оказали мне огромную честь, ваше величество, – сказал он.

Хатшепсут засмеялась, поворачивая свою золотую голову, чтобы поймать его взгляд.

– Я еще не закончила с вами, гордый и могущественный князь!

Так, обмениваясь шутками и остротами, они дошли до первого и единственного пилона ее храма и прошли под ним. Она замерла, впивая в себя свой шедевр жадными обожающими глазами, и вся процессия остановилась за ними. Еще сотня шагов – и открылся первый пологий скат, ведущий на крышу нижней террасы. Под ним с каждой стороны стояли аккуратными рядами колонны, сквозь них в гигантскую пасть первого зала потоками лился свет. Еще пятьдесят шагов – и они дошли до подножия второго ската. Его вершина снова уперлась в крышу другой террасы со сверкающими белыми колоннами. Следуя за его плавным подъемом, взгляд достигал рядов колонн, венчающих святилища, а оттуда переходил к вершине холма, словно и храм, и долина, и утес были одно – могущественная и нежная гармония естественного камня и музыки, сотворенной руками человека.

Сады вокруг храма еще не были заложены. Аллея, которая, по замыслу Хатшепсут, должна была соединить храм с берегом реки, существовала пока только в ее воображении, но скала и камни храма в своей первородной простоте не нуждались ни в каких добавлениях – их мощные и плавные линии и без того были прекрасны. Довольная, женщина порывисто вздохнула. С собой она принесла золотую статую Амона, которую должны были поставить бок о бок с ее собственным изображением в центральном святилище, и теперь сделала знак носилкам со статуей бога следовать впереди нее. Жрецы приблизились, сгибаясь под тяжкой ношей. Маленькому Тутмосу поручено было идти подле статуи с кадильницей в руках. Процессия снова тронулась, Хатшепсут шагала, не сводя глаз с упитанных ножонок мальчика, которые мелькали под набедренной повязкой. Постепенно они достигли первого ската, где остановились помолиться. Затем процессия плавно перетекла ко второму скату, где молитва повторилась, низкий певучий голос Менены был слышен даже в последних рядах, эхом отражаясь от пропитанных солнцем утесов. Хатшепсут вошла под сень своего святилища в серьезном расположении духа, вспоминая, как они с братом мечтали вместе насладиться этим днем. Но теперь он взирает на все через магические глаза своего гроба, и она уже никогда не узнает, что он думает о прекраснейшем строении, когда-либо виденном в Египте.