Смертельная белизна - Роберт Гэлбрейт

– Не возражаете, если я задам несколько стандартных вопросов? Думаю, следователи опросили вас достаточно подробно, но хотелось бы, если можно, прояснить кое-какие пункты; вы не против? Ну, например: сколько существует ключей от дома на Эбери-стрит?

– По моим сведениям – три, – с нажимом ответила Кинвара, давая понять, что родня вполне могла скрыть от нее наличие других ключей.

– И у кого они находились? – поинтересовался Страйк.

– Один у Джаспера, его собственный, – сказала Кинвара, – один у меня, и был еще запасной – Джаспер отдал его приходящей домработнице.

– И зовут ее?..

– Понятия не имею. Джаспер отказал ей от места за пару недель до… до смерти.

– А по какой причине он ее рассчитал? – спросил Страйк.

– Если вам обязательно это знать – по той причине, что нам пришлось затянуть пояса.

– Вы наняли ее через агентство?

– Нет, что вы. Джаспер был очень старомоден. Он обратился в местную лавку, выставил там рукописное объявление, и она откликнулась. Не то румынка, не то полька, точно не знаю.

– У вас не осталось ее данных?

– Нет. Джаспер ее нашел, он же ее и уволил. Я вообще с ней не сталкивалась.

– И куда делся ее ключ?

– Был в ящике кухонного стола на Эбери-стрит, но после смерти Джаспера нам стало известно, что все содержимое этого ящика он унес на работу и запер в своем письменном столе, – ответила Кинвара. – Потом министерство вернуло нам все его личные вещи.

– Удивительно, – заметил Страйк. – Кто-нибудь знает, почему он так поступил?

Домочадцы сидели с непонимающим видом, но Кинвара сказала:

– Он и прежде очень пекся о безопасности, а в последнее время у него буквально началась паранойя… во всем, что не касалось лошадей, естественно. Дом на Эбери-стрит запирается на особый ключ. С секретом. Изготовить с него дубликат невозможно.

– Изготовить дубликат трудно, – поправил Страйк. – Но если знаешь специально обученных людей, то ничего невозможного нет. Где находились два оставшихся ключа в момент его смерти?

– Ключ Джаспера – в кармане его пиджака, а мой вот здесь, в сумочке, – ответила Кинвара.

– Баллон с гелием, – перешел к следующему пункту Страйк. – Кто-нибудь знает, когда он был куплен?

Вопрос был встречен гробовым молчанием.

– Устраивались ли там домашние праздники, – спросил Страйк, – например, для кого-нибудь из внуков?..

– Никогда, – подала голос Физзи. – Дом на Эбери-стрит служил папе рабочим кабинетом. Сколько я себя помню, никаких праздников там не устраивали.

– А вы, миссис Чизл, – обратился Страйк к вдове, – не припомните ли какого-нибудь случая?..

– Нет, – перебила она. – Об этом уже спрашивали следователи. Должно быть, этот баллон купил сам Джаспер – другого объяснения нет.

– А квитанции не сохранилось? Или чека об оплате банковской картой?

– Он ведь мог и наличными заплатить, – услужливо подсказал Торквил.

– Следующий пункт, который хотелось бы прояснить, – не останавливался Страйк, сверяясь с заранее составленным списком, – касается телефонных звонков министра в то утро. Очевидно, что он позвонил вам, миссис Чизл, а после этого вам, Рафаэль.

Рафаэль кивнул. Кинвара сказала:

– Он хотел уточнить, всерьез ли я написала о своем уходе, и я подтвердила, что да, всерьез. Разговор был недолгим. Я не знала… не имела понятия, кем на самом деле является ваша помощница. Она возникла ниоткуда, а Джаспер, когда я стала задавать о ней вопросы, повел себя как-то несуразно, и я… я очень расстроилась. Подумала, что он закрутил с ней роман.

– А вас не удивило, что муж выжидал до утра, прежде чем позвонить вам насчет оставленной вами записки? – осведомился Страйк.

– Он сказал, что не сразу ее заметил.

– Где вы ее оставили?

– На его прикроватной тумбочке. Вероятно, муж вернулся домой нетрезвым. Он много пьет… пил… много пил. С тех пор, как его начали шантажировать.

Норфолк-терьер, оставленный на улице, вдруг стал биться в застекленную дверь и снова зашелся лаем.

– Чертов кобель, – бросил Торквил.

– Он тоскует по Джасперу, – объяснила Кинвара. – Это б-был… пес Джаспера…

Вскочив со своего места, она отошла в сторону и выхватила несколько бумажных носовых платков из коробки, стоявшей поверх книжек по садоводству. Всем стало неловко. Терьер тявкал не умолкая. Лабрадор проснулся и один раз хрипло гавкнул в ответ. Тут кто-то из белобрысых ребятишек, опять появившихся на лужайке, позвал его играть в мячик. Терьер потрусил к ним.

– Молодчина, Прингл! – прокричал Торквил.

В наступившей тишине слышались только приглушенные всхлипы Кинвары и посапывание лабрадора, который вновь укладывался спать. Иззи, Физзи и Торквил обменялись смущенными взглядами, а Рафаэль, словно каменный идол, уставился прямо перед собой. Робин, которая откровенно не любила Кинвару, тем не менее увидела в бездействии ее родни явную черствость.

– Откуда взялась эта картина? – щурясь, спросил Торквил с притворным интересом и стал разглядывать полотно с лошадьми над головой Рафаэля. – Новая, что ли?

– По-моему, еще от Тинки осталась, – сказала Физзи и тоже сощурилась. – Она вывезла из Ирландии массу всякого конского барахла.

– Вам видно этого жеребенка? – спросил Торквил, критически изучая картину. – Знаете, что мне приходит на ум? Оверо – синдром смертности белых жеребят. Слыхали про такое? – обратился он к жене и свояченице. – Ты-то, наверное, знаешь это досконально, Кинвара. – Торквил великодушно направил разговор в светское русло. – Рождается белоснежный жеребенок, с виду здоровый, а на поверку с дефектом. С непроходимостью кишечника. Мой отец увлекался коневодством, – объяснил он Страйку. – Такой жеребенок не выживает – это, можно сказать, смертельная белизна. Трагедия в том, что детеныш появляется на свет живым, кобыла начинает его выкармливать, привязывается к нему, а потом…

– Торкс, – одернула его Физзи, но было уже поздно.

Кинвара выбежала из комнаты. Хлопнула входная дверь.

– А что? – удивился Торквил. – Что я такого?..

– Младенец, – шепнула Физзи.

– Боже правый! – спохватился он. – Совсем вылетело из головы.

Он встал, поддернул горчичные штаны и сказал стыдливо, но вместе с тем вызывающе, не обращаясь ни к кому в отдельности:

– Да бросьте вы. Я же не мог предвидеть, как это будет воспринято. Фу-ты ну-ты, картина с лошадками!

– Будто ты не знаешь Кинвару, – сказала Физзи. – Для нее любой разговор насчет младенцев – нож острый. Извините нас, – повернулась она к Страйку и Робин. – Понимаете, Кинвара в свое время родила, но ребенок вскоре умер. Для нее это больная тема.