Корона для Миледи - Патриция Брейсвелл

Эмма отвернулась от окна с его мертвенным светом и встретилась взглядом с беременной Уаймарк, неожиданно поднявшей глаза от рукоделия. На ее челе лежала печать скорби. Эмма прикусила язык, жалея, что не может забрать назад свои слова. У ребенка Уаймарк отца не будет. Теперь они уже все примирились с мыслью, что Хью, должно быть, погиб от рук викингов. И даже если ему удалось избежать такой судьбы, вряд ли он когда-либо вернется в Англию.

— Думаю, — сказала Маргот, — что в этом случае вы несправедливы по отношению к королю.

Она перебирала стопку платьев, принадлежавших Эдит, в поисках тех, которые можно ушить для младших дочерей короля.

— Что вы имеете в виду? — спросила ее Эмма.

Маргот задумчиво на нее взглянула.

— Я не говорю, что одобряю отношение короля к своему больному сыну, — ответила она. — Мне не следовало бы рассуждать о смерти ребенка, но я думаю, миледи, в этом нет ничего удивительного. Король ограждает себя от боли расставания с Эдвардом тем, что отдаляется от него. Думаю, ему невыносимо видеть день за днем затянувшееся угасание мальчика. Уход за больными — не мужское дело, и, если человека никто этому не научил, он и знать не будет, что делать в таких обстоятельствах.

— Никто не просит его ухаживать за мальчиком, — горько возразила Эмма. — Проявил бы всего лишь отцовскую любовь.

— А что он знает о ней? — спросила ее Маргот. — Его собственный отец умер, когда он был еще совсем ребенком.

Это заставило Эмму призадуматься, ведь в словах Маргот была доля правды.

Король Эдгар умер, когда Этельред был еще совсем юным, всего лишь шести или семи лет от роду. Что этот человек мог сейчас вспомнить об отцовской любви? И опять она не могла не сравнивать поведение короля и его старшего сына, и сравнение было не в пользу первого. Проявлению любви к своему ребенку не нужно учиться. Как и сострадание и нежность, она живет в сердце и душе каждого человека. Если семена подобных чувств и были когда-либо в сознании ее супруга, она полагала, что они не были взращены, но увяли и погибли.

Она положила ладонь себе на живот, где снова зародилась новая жизнь. Она надеялась родить королю ребенка в начале следующего года, но не ждала, что этот дар вызовет у него много радости. Едва ли он проявит к ее ребенку больше привязанности, чем к остальным своим детям, а возможно, даже меньше из-за своего презрения к его матери.

От этой мысли у Эммы пробежали мурашки по телу, и она отошла от окна и принялась ходить взад-вперед, плотнее укутавшись в шаль.

А что же она? Будет ли она любить это дитя меньше, раз его зачал Этельред, а не Этельстан? С внезапным приступом боли она вспомнила горечь утраты своего едва зародившегося ребенка, которого она лишилась чуть больше года назад. Боль по-прежнему была остра, и она ясно осознала, что не имеет значения, кто отец. Ребенок будет ее собственным, и она отдаст ему всю любовь, на которое способно ее сердце.

В конце концов именно Эмма оказалась у постели Эдварда утром того дня в конце июня, когда мальчик сделал свой последний вдох. Она пришла в спальню Эдварда ночью, после того как ее разбудил своим плачем недельный младенец Уаймарк. Эмме не спалось. Эдварда она застала в бреду. На рассвете она попыталась его разбудить и не смогла, после чего позвала отца Мартина, чтобы тот соборовал мальчика, и послала королю весть о том, что его сын при смерти. А потом она держала его маленькую ладонь в своей, пока та не стала холодной.

Ради Эдварда ей хотелось, чтобы король был здесь и попрощался с сыном, но Этельред вместе с тремя старшими этелингами уехал в порт Саутгемптона встречать вновь назначенного архиепископа Вульфстана, вернувшегося из Рима, где он был рукоположен. Она надеялась, что Вульфстан не приедет с ними в Винчестер, хотя бы пока. Архиепископ, чья грива белоснежных волос и пронзительный взгляд как нельзя лучше сочетались с его пламенными проповедями, едва ли смог бы утешить скорбящее семейство. И хотя для Эдварда, чье безжизненное тело лежало сейчас в Олд-Минстерском соборе, с руками, сложенными на груди, и горящими в изголовье и в ногах свечами, это уже не имело значения, для Эммы повелительные манеры Вульфстана были бы сейчас невыносимы.

Вместе с Маргот и Хильдой она стояла у гроба, а монашки из аббатства Святой Марии нараспев читали молитвы за упокой души в одном из боковых приделов собора. Еще раньше, когда она омывала истощенные ноги и руки, некогда бывшие такими подвижными, она оплакивала мальчика, который стал ее первым другом при дворе. Эдвард отнесся к ней если и не как к матери, то как к старшей сестре, и свои слезы Эмма лила не только о нем, но и о себе. Теперь, когда она слушала высокие голоса монашек, глаза ее были сухими. Было тяжело видеть страдания мальчика, и сейчас для него самое худшее осталось позади.

Пока она молилась, толстые дубовые двери собора отворились, и, обернувшись, Эмма увидела одетого в плащ короля, шедшего по нефу. На фоне светлого дверного проема выделялся его темный силуэт. Он пришел без сопровождения, и Эмма подумала, что он, видимо, велел остальным ждать за дверями, чтобы у него была возможность побыть немного наедине со своим сыном. Полагая, что и ее присутствие тоже будет нежелательным, она подала знак своим дамам удалиться.

Однако, прежде чем она успела ускользнуть, Этельред окликнул ее по имени. Удивившись, она подошла к королю и увидела, что его глаза, устремленные на тело сына, блестят от слез. Она коснулась его руки, выражая свое сочувствие. Какие бы разногласия их не разделяли, их объединила скорбь по этому ребенку.

Какое-то время они стояли рядом молча, пока пение монашек на латыни эхом разносилось по огромному храму. Наконец король заговорил.

— Я в долгу перед вами, миледи, — промолвил он, глядя не на нее, а на лицо Эдварда, такое белое и застывшее, словно оно было высечено в мраморе, — за вашу заботу о моем сыне.

Слыша такие слова, она не могла не вспомнить о его черствости к мальчику, его нежелании прийти к Эдварду, когда тому так нужны были хоть какие-то проявления отцовской любви. Что проку теперь от его показной скорби, когда его сын об этом уже не узнает? Но ничего этого она не сказала вслух. Даже по отношению к Этельреду она не могла быть так жестокой.

— Ему нужна была материнская забота, — сказала она несколько суше, чем намеревалась, — а его сестры еще слишком юны, чтобы заменить ему мать. Эту обязанность я охотно взяла на себя, поскольку Эдвард мне стал как младший брат, которого у меня не было.

Так и не взглянув на нее, король обратил свой взор в темный угол сбоку алтаря. Эмма проследила за его взглядом, но не увидела там ничего, кроме теней, то разраставшихся, то сжимавшихся в свете колеблющегося пламени свечей.

— И все же, — продолжил он, не отводя глаз от сумрака теней, — не у каждой женщины сердце достаточно доброе, чтобы принять ребенка, который ей не родной.

Эмма внимательно посмотрела ему в лицо и увидела в его глазах некое чувство, смысла которого определить не смогла. Ей хотелось бы заглянуть в его мысли, прочесть воспоминания, которые хранило его сознание.