Коммод - Михаил Никитич Ишков

трудность, с которой вполне можно справиться, надо только уметь хлопотать перед… тычок в потолок.

Нашествие визитеров продолжалось и в день праздника Венеры. Уже с утра гости шли и шли, так что Тертулл не имел возможности не то что пообедать, но и позавтракать. За весь день едва успел перехватить по крохам, поэтому на пиру, невзирая на смердящий припах, он не удержался и приказал рабу положить на тарелку фазанью грудку.

Император с некоторым недоумением глянул на него. Тертулл почувствовал, что допустил бестактность, замер и сделал вид, что его вовсе не интересует поданный ему кусок. Наблюдая за публикой, он заметил, как тот или иной гость пытался вытереть поданные яства о края тог или о покрывала, которыми были покрыты их ложа.

Тертулл, изобразив неловкость, уронил бочок – вытереть открыто, испачкать покрывало или край своей одежды побоялся. Будет беда, если и одежды цезаря окажутся замаранными. То ли дело – поднять кусок с пола. Никто не увидит. Он отогнал поспешившего на помощь раба и, прячась за спину императора, пальцами нащупал фазанью грудку, обтер ее об пол и, преодолевая отвращение, отправил в рот. Пожевав, решил, что мясо вполне съедобно, запах дерьма почти не слышен.

Между тем Коммод с брезгливой усмешкой продолжал обозревать приглашенных на пир. Поймав его взгляд, тот или иной гость тут же вскакивал со своего места, поднимал в честь «величайшего», «лучшего», «божественного» фиал с вином. Радость хлестала через край! Все активно прожевывали и глотали пищу.

Заметив жест Тертулла, приказывающего слуге положить ему на тарелку «четвертного лекарства», император на три четверти повернулся к поэту. Надменное выражение на его лице сменилось откровенным изумлением. Он резко толкнул Тертулла.

– Постумий, что с тобой?! Ты жрешь с таким удовольствием, что я не знаю, что и подумать?

– Разве только я, Луций. Ты взгляни, с каким удовольствием пожирают угощение твои гости.

– Они потеряли рассудок?

– Отчего же. Все очень вкусно, – поделился с императором придворный поэт. – Просто пальчики оближешь.

Коммод оторопело посмотрел на него, потом на расставленные возле него блюда, понюхал воздух, затем вновь взглянул на Тертулла.

Тот утвердительно кивнул и подтвердил:

– Вкус нежнейший. И аромат… – Тертулл вскинул брови и восхищенно покачал головой. – В этом есть что-то, – он пощелкал пальцами, – дурманящее и привлекательное.

Коммод глядел на него с тем же откровенным изумлением на лице. Он покрутил пальцем и указал рабу на фаршированное яйцо.

Отведав, он тут же скривился:

– Тертулл, это же самое настоящее дерьмо!

– Неужели, Луций? А ты урони яйцо на пол, поваляй его, а еще лучше оботри о покрывало – тебе можно, не стесняйся, – потом ешь. На запах можешь не обращать внимания.

Император так и поступил и с откровенной робостью сунул кусочек мяса в рот.

– Послушай, – признался Коммод, – все равно пахнет дерьмом!

– Не может быть! – сделал наивные глаза Тертулл. – Ты все шутишь. Какой же ты шутник, женушка.

Цезарь долго рассматривал ошметки яйца, затем императора густо бросило в краску. Жилы на шее напряглись, лицо внезапно исказилось. Он вскочил на ложе и, потрясая кулаками, во всю силу закричал.

– Во-о-о-н!

У гостей из разинутых ртов начали выпадать куски.

– Во-о-о-н!!

Глава 6

В третий день Нового года декурион спальников Клеандр, разбудивший императора далеко за полдень, попросил у господина разрешение на два дня покинуть дворец.

– Что случилось, раб?

Клеандр ответил не сразу. Неожиданно шмыгнул носом и тыльной стороной предплечья вытер лицо.

Говори.

– В новогоднюю ночь умерла Клиобела.

– Вот как! Это большой урон для Виндобоны. Шучу, Клеандр. Выражаю тебе сочувствие. Что и говорить, могучая была женщина. Что же ее подкосило?

– Язва, господин. В городе моровая язва.

Коммод на мгновение застыл, потом вздрогнул и, не совладав с ошеломляющей новостью, опустился на край постели.

– Почему мне не доложили?

– Префект Юлиан, чья очередь командовать лагерями, сам скончался. Могучий был вояка. Никто бы не подумал, что хворь так быстро свалит его с ног.

Коммод встал, прошелся по спальне, потом спросил:

– Какие меры принимаются для борьбы с болезнью?

– Никаких, господин.

– То есть?

– Я же сказал, префект Юлиан скончался, а командовать ему еще остается неделя, ведь все шестеро префектов руководят преторием поочередно, по месяцу. Никто не отважился сообщить господину эту новость.

– Положение серьезное?

– Не так чтобы очень, но количество смертей перевалило за несколько тысяч. Люди живут скученно, дыхание одного достигает дыхания другого, вот зараза и перепрыгивает с заболевшего на здорового.

– Так пусть наведут порядок!

– Кто?

– Консулы.

– К сожалению, консул последнего месяца Опилий Апрониан тоже отправился в Аид.

– Так вызови Бебия Лонга! Хватит ему прохлаждаться в Паннонии.

– Мудрое решение, господин.

– Что там, в лагерях?

– Солдаты ропщут. Летом, когда ты, господин, соизволил назначить сразу шесть префектов, среди преторианцев началась неразбериха. Сломалась очередность дежурств, и сейчас во дворце то две смены караулов, то три, а то ни одной.

– Что ж, вот и пробил твой час, раб. Я назначаю тебя префектом. Единственным и главным. Твоя задача – навести порядок в гвардейских когортах.

– Раздать им деньги?

– Да, это лучшее успокоительное, какое только существует на свете.

– Но в казне нет денег, господин.

– Куда же они исчезли? – удивился император. – Хорошо, я разрешаю тебе продать несколько хлебных провинций. Богачи в Риме всегда найдутся. Только не продешеви. Должно хватить и на преторианцев, и снабдить меня средствами, чтобы я мог заняться более важными делами.

– Какими? – не удержался от вопроса спальник.

– Не важно, – ответил цезарь. – Ты хотел править совместно, вот и правь. У тебя будут еще два товарища-сопрефекта. Я разрешаю тебе выбрать их по своему вкусу. Чтобы всем было ясно, кто среди вас первенствует, дарую тебе титул «хранителя кинжала». Я не буду вмешиваться в твои распоряжения, но деньги с тебя спрошу, и очень скоро. Средства мне нужны для воплощения в жизнь грандиозных замыслов по преобразованию державы. Теперь, когда мы окончательно покончили с внутренними и внешними врагами, самое время позаботиться о возвеличивании того, кто способен не только сплотить римский народ, все покорные ему племена и языки, но и повести их вперед по пути счастья и благосостояния.

– Кто же это? – поинтересовался Клеандр.

– Как кто? Я! – заявил Коммод. – С этой целью я приказываю переименовать столицу империи в Коммодову колонию. Да, именно так – Коммодова колония! Это звучит. Это броско и привлекательно. В моем городе не должно быть калек, нищих, нечистот на улицах. Все граждане должны быть в привлекательных, радующих взгляд нарядах. Кто посмеет без нужды одеться неряшливо, в цвет печали – безжалостно штрафовать.