Песнь Серебряной Плети - Бранвена Ллирска

— И не надо, — гулко прозвучало в напряженной тишине.

Прозвучало решительно и властно, трепетно и ликующе, безмятежно и величаво. «Ей бы блюз петь, — метнулось в помутившемся на секунду разуме Киэнна. — Она была бы подлинной королевой…»

Потрепанные остатки отряда «мертвецов» невольно расступились, пропуская вперед полуобнаженную женщину с кожей цвета вечерних сумерек, черным, тягучим покрывалом ночи вместо волос, ниспадающим от макушки до самых пят, и двумя желтыми солнцами немигающих змеиных глаз. Пара гибких ног фоморки также казалась двумя змеями, закованными в бирюзовую ажурную броню, мелкая небрежная россыпь чешуек на груди и плечах сверкала инкрустированными бриллиантами. Но главное своё украшение Эйтлинн горделиво несла на руках, и оно — то самое дитя Аннвна, которому было не суждено родиться под небом Маг Мэлла — взирало на новый незнакомый мир золотисто-янтарными глазами из-под золота волос.

Сердце у Киэнна мучительно сжалось. Ты все еще готова пойти на это, о моя безумная Этт? Готова принести его в жертву? Моя прекрасная, невероятная и безумная Этт!.. Прекрасная и безжалостная.

Утонуть в тебе, просто утонуть, разбиться о твои рифы, пойти на дно…

Справа от Эйтлинн шла корриган Ивериадд из Круга Могущественных. Тоже живая. Неужели его бесстыдно обвели вокруг пальца и на самом деле с Кругом ничего не случилось? Но тогда… Впрочем, уже не важно. Эрме, конечно же, тоже был рядом. Надо думать, это именно он отыскал Эйтлинн и привел ее в Бельскернир. И якорь в подвале был его, понятное дело. И, разумеется, «важную фигуру» он вывел в самый подходящий для того момент. С безошибочной точностью.

Эйтлинн мягко шагнула к Киэнну, точно текучая живая тень, присела на корточки, поставила на ноги малыша. На вид это был крепкий, примерно полуторагодовалый мальчишка, и держался он более чем уверенно. Конечно, у фейри дети и не рождаются такими беспомощными комками плоти, как у людей Сенмага, но юный полуфомориан с его не по-детски серьезным, пронзительным взглядом из-под курчавой растрепанной челки повергал Киэнна в неизъяснимый трепет. Он попробовал улыбнуться:

— Ты справилась лучше меня, моя майская королева!

Она прищурилась, напротив тщетно пряча улыбку:

— Старовата я для майской королевы, не находишь? Да и не девственница давно…

Ему вновь захотелось утонуть — в ее волосах, в ее коже, ее улыбке, взгляде, запахе…

— Что за ересь ты говоришь, детка! — с упреком качнул головой он. — Ты прекрасна, как утро Бельтанэ!

Ее щеки зарделись, точно пурпурный вереск на закате, когда птица Феникс, сгорая, тонет в нем — тонет, тонет, тонет:

— Лжец!..

Киэнн, не в силах сдержаться, притянул ее к себе, жадно впитывая скупое тепло пахнущего мускатным вином и горькой полынью тела, чувствуя будоражащие кровь волны неровного дыхания:

— Хуже. Грязный лжец, жулик и шулер, проигравшийся на всех фронтах.

Эйтлинн ласково обвила его руками:

— Не выдумывай, Дэ Данаан! Ты справился. Ты был великолепен.

Он слабо улыбнулся:

— Лгунья.

Воздух прорезал яростный, негодующий клекот и неведомо откуда взявшийся крылатый зверь стремительно спикировал на них сверху. Киэнн инстинктивно попытался прикрыть собой Эйтлинн, но целью грифона была вовсе не она. И даже не он сам. Эйтлинн завопила. Грифон выбросил вперед когтистые птичьи лапы. Златоглазое дитя упало на пол ничком. Не помня себя и напрочь забыв о магии, Киэнн выхватил из-за пояса кинжал и кубарем покатился по полу вместе со сбитой на взлете четверолапой птицей. Грифон бил крыльями, по-кошачьи изворачивался, норовя разорвать противнику живот задними лапами льва, целил клювом в глаза. Кровь, ярость… Знакомая крысиная ярость… Терпкий, пряный вкус крови во рту… Мы еще посмотрим, у кого зубы длиннее!

А потом…

Потом шерсть, перья и плоть грифона в одночасье обратились в пылающий факел. Киэнн непроизвольно отшвырнул клубок пламени, сбивая искры с остатков собственной одежды. Эйтлинн рыдала, сжимая в объятьях малыша. Живого. Почти невредимого. Эрме небрежно стряхивал магический огонь с ладоней. Не очень-то ты торопился, магистр.

И тут мир раскололся, посыпался цветными осколками, как выбитое стекло церковного витража. Всю Вселенную, от глухой океанской бездны до слепых белых глазниц неба, заполнил истошный, нескончаемый вопль:

— БРО-О-О-О… О… О… ОК!!!

Стены плавились и отслаивались крохкими ломтями, под ногами плыла ядовито-желтая, переливчато-текучая хлябь, посреди которой зияла смоляная, скорбная, как пепелище, воронка. Силясь узреть хоть что-то сквозь горький желтый туман, Киэнн обернулся туда, откуда душным потоком катился крик. Она раскинула крылья и высунула ядовитое жало. Она была боевой вороной. Атакующей гремучей змеей. Клыкастой вагиной. Безносым жрецом с обсидиановым кинжалом в руках. Она тянулась, пухла, заглатывала. Она поднималась из желтой зыби — желчной, жирной, желеобразной — точно исполинский нарыв. Она истекала болью, гноилась ненавистью, обволакивала безумием. Она проливала желтый раздор и сеяла желтые слезы…

Желтое море страха…

Желтое, как…

Глаза…

Эйтлинн?

Киэнн судорожно нащупал ее руку в непроглядном желтом тумане. Эйтлинн в ответ панически впилась тонкими пальцами в его ладонь. Ты здесь, Этт. Неважно, что все это такое, главное, что ты здесь.

Желтая бездна щурилась, моргала. Долго, бесконечно скрипел, распиливал пространство напополам ржавый дверной засов. Шуршали тысячи тысяч маленьких тонких ножек под рвущимися обоями. Темно-красные кони, красные кости под мчащейся колесницей… Пальцы… Скользкие, липкие от желтой патоки…

Пальцы Эйтлинн изогнулись, поползли змеями, скользкими щупальцами мертвого кальмара, вонзились под кожу сотнями желтых жгучих жучиных жал…

Срань гулонья! Что происходит?

Обсидиановый кинжал, огромный и плоский, как перевернутая скала, падал.

Белый червь пожирал вырванное из груди сердце, падая с каменных ступеней Чичен-Ицы.

Одноногий волк глодал смрадный остов гниющего Солнца…

Колючая проволока на запястьях, расстрелянные слепые окна за порогом черного холода, красный клекот катящегося колеса…

— Прекрати это, слышишь?! Киэнн!!!

Тепло. Знакомое скупое тепло. Запах горькой полыни и мускатного вина. Звон падающего на пол кинжала. Три сотни плачущих, пылающих, плящущих в воздухе рыжеволосых девочек с темными ликами ацтекских богов медленно соединились в одну, по-прежнему скованную чарами паралича Аинэке, прожигающую дыры в стенах Бельскернира безумным остановившимся взором черных птичьих глаз.

Эйтлинн сидела на нем верхом, заламывая руки за спину. Грудная клетки ныла и горела так, словно безносый жрец все же сделал свою работу.

— Приди в себя! Что с вами всеми происходит?