Аввакум - Владислав Бахревский

– В Писании сказано: «Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытывал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы».

Илья Данилович нетерпеливо завертел головой, пофыркивал, но поперечное слово в себе удержал, не перебил старика.

– Люди живы верой, – говорил, теперь уже улыбаясь, Борис Иванович, – надеждой и терпением. Они так и говорят: Бог правду видит, да не скоро скажет. Вот и нам мудрствовать ради мудрености грешно, я все это говорю не для того, чтобы кого-то на ум наставить. От дел государских я давно отстал и знаю не больше мужика. Но всякий мужик ведает: война хуже даже самой худой мирной жизни. Воюют от нетерпения. Из боязни выдюживать долгие, непосильные тяготы. Это как загнившая заноза в ноге. Нарывает, зреет, дергает, тело кидает в жар, и уж только потом кожа лопается, и гной выходит вон вместе с занозой. Мы, жалея палец, терпим, а вот когда в нашей жизни является заноза, а тем паче в жизни царства, тотчас хватаемся за топор. Война – это обрубленные пальцы, руки, ноги. Это – калеченье тела Господня, ибо жизнь есть Господь.

Яков Куденетович Черкасский хитрить умел на войне, хитрословия же не терпел, воззрился на Морозова, изумляясь плавности и складу речи. Сам он более четырех слов кряду связать не умел, хоть в 48-м году погнал Бориса Ивановича из правителей и сам стал правителем.

– Мы все недовольны Выговским, – продолжал Борис Иванович. – Мы все желаем ему за измену если не погибели, так ужасной кары…

– Смерти мы ему желаем! Смерти! – прямо-таки рявкнул Илья Данилович.

– Но скажи ты мне, тестюшка, – улыбнулся Морозов, – можно ли желать смерти льву за то, что он лев?

– Не равняй льва со змеей! Змее потому желают смерти, что она змея.

– Может, и змея, но прежде всего Выговский шляхтич и хуже всего, он шляхтич русской крови. – Борис Иванович говорил уже сердясь. – Его предательство у него внутри сидит. Он предавал Хмельницкого, предавал великого государя, предавал польского короля и сам себя тоже предает. Не в Выговском дело – дело в тех, кто ему вложил в руки гетманскую булаву.

– Эка новость! Кто вложил булаву? Хитрово вложил! И не за так, – сказал Илья Данилович. – Хитрово пусть и по мзде, но исполнил то, что уже совершилось: Выговский был признан гетманом казачьей старшиной. Богдан Матвеевич мог только не дать булаву, обратив против государя всех полковников и писарей. Поступок Богдана Матвеевича неглуп.

– Вот и плачем оттого, что умны, – буркнул Яков Куденетович.

– Я смотрел список казачьей знати, которая получила от короля шляхетское звание. Там все знаменитости Хмельницкого, но есть и новые люди. Запомнилось имя Мазепа. Адам Мазепа. У этого Адама в Киевском воеводстве есть свое село, но служит он комнатным слугой короля. Будет выгодно – прикинется верным великому государю, поманят из Кракова – перебежит… – Борис Иванович обвел всех просительным взглядом. – Я не Мазепу осуждаю. Никого не осуждаю. У этих казаков-шляхтичей своя, непонятная для нас, а может, им самим непонятная жизнь. Метаний будет множество. Урон от того метания и мы и Украина претерпим немалый, но я одного хочу: избежать войны. Полковники и писари льнут к счастью. Какой государь счастлив, там и они. Князю Трубецкому надо послать статьи твердые и ясные. Пусть ищет мир и отваживает Выговского от короля. Если Трубецкой удержит свое войско от войны, Выговский воевать не посмеет.

– Я как ты, – согласился Черкасский. – Пусть Выговский татар отошлет, а сам в Чигирин ступай. Хочет он быть киевским воеводой – пущай. Хотят полковники быть дворянами – пущай. Нарезать им земельки, дать им душ по триста крестьян – и пущай.

– Выговскому Шереметев – как в горле кость, – сказал Илья Данилович.

– Шереметева в Москву позвать. Великий государь сыщет ему иное воеводство, – вставил наконец словечко Иван Андреевич Милославский.

– Шереметев – полбеды. Выговскому русское войско в тягость, – сказал Морозов, – но войско тоже можно отвести. Не сразу, не бегом. Сделать вид, что все совершается по его, гетманову, хотению, – дело не больно хитрое.

Никита Иванович Одоевский в разговор встревать не торопился, но все посмотрели на него, и он сказал:

– Воевать ради упрямства Шереметева или Выговского – слишком дорогое удовольствие. Я согласен с Борисом Ивановичем. Уступить можно во многом, даже во всем, но надо так уступить, чтобы ничем не поступиться и ничего не потерять.

Все важное было сказано, и теперь все поглядывали друг на друга с удовольствием, сознавая свою мудрость и важность услуги, оказанной царю и Отечеству.

Милославский вздохнул, как конь, и потянул к себе Евангелие. Открыл на заложенном месте. Прочитал вслух:

– «Будьте единомысленны между собою; не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным; Не мечтайте о себе; Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками», – и победно оглядел товарищей по Думе, словно сам нашел в Евангелии подходящее место. Одно царапнуло: не угадал, заложено было на Послании к римлянам.

Алексей Михайлович приговором своих ближних бояр остался очень доволен. Но бояре думают, государи желают, а делается все так, как записано у Господа Бога в Книге судеб.

6

С тайного совета крутицкий митрополит Питирим шел осанисто. К благообразию, к роскошным сединам приложился новый, только что усвоенный взор государственной строгости.

Но не успел он сойти со ступеней Золотого крыльца, как его схватили за полу куньей шубы. На коленях в снегу стоял старик в крестьянской овчине, а на голове – скуфейка.

– Владыко, дозволь слово молвить! – Слова кроткие, но шубу держит крепко.

Питирим шубу дернул – не пускает, и народа у крыльца много – пришлось выказать пастырское смирение:

– О чем, старче, просишь?

– О малом, владыко. Избавь от сатаны.

– Богу молись.

– Мое моление сатане на один зуб. Помолись ты за меня.

– Помолюсь, Божий раб. Имя свое реки.

– А хватит ли твоего моления спастись от геенны огненной? Сам-то по-каковски молишься? Как Никон велит или по-православному, как отцы молились?

Питирим смекнул: старичок непрост, но зеваки уже сбежались со всех сторон, ждали, каков будет ответ новой церковной власти.

– Искренняя душевная молитва, сказанная от чистого сердца, достигает Божьего престола скорее молитв самого Священного собора, – отделался скороговоркой Питирим и пустился было в бега, но проворный старичок догнал его и встал на пути.

– Ишь какие владыки скорые пошли! От кого бегаете? От Руси-матушки?

– Если у тебя, старец, есть ко мне дело, – сказал спокойно Питирим, – приходи на мое подворье. Я тебя приму. Как имя твое?

– Монашеское – Григорий, а в миру был Иваном.

– Господи, да ты – Неронов! – Величавость так и сдуло с лица: старичок в дворцовой церкви с царем молится, Никон и тот не мог с ним ничего поделать.