Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - Лоуренс Сутин

Временами я думаю о «микроинсультах», когда он спотыкался без видимой причины, когда он внезапно становился бледным или краснел, когда он замолкал, не договорив предложения. Это были времена, полные стресса, и я верю, что у него были инсульты, хотя и очень малые. Если бы дух не сказал ему пойти к врачу, он мог бы умереть. Хотя он должен был регулярно проверять кровяное давление, он не ходил к врачу. Он всегда находил какое-то оправдание (обычно простуду) для пребывания дома. Однако дух заставил его пойти к врачу. Когда он пришел, доктор сказал ему, что надо ложиться на обследование в госпиталь.

Это [«2–3–74»] сделало Фила более веселым в совместной жизни. Каждый день приносил приключения. Это также изматывало нас. Так долго ты можешь только накапливать адреналин. […] У Фила были более тяжелые периоды депрессии, чаще, чем у меня. Он, бывало, лежал в постели в течение целой недели, нуждаясь в том, чтобы ему принесли еду три раза в день, плюс перекус. Иногда его аппетит был вялым, но чаще всего он ел с жадностью. Он вставал каждые несколько часов и печатал на машинке – письма, заметки, свой последний роман.

Он засыпал, потом просыпался и как бешеный бежал в ванную, за стаканом воды. Видите ли, во время сна иногда он срыгивал и давился желудочным соком. Мне приходилось бросать все, чем бы я ни занималась, или просыпаться – и приносить ему попить, обнимать его и утешать, говорить с ним, как с маленьким ребенком, чтобы помочь ему преодолеть эту травму.

То, что я видел сейчас, было дверью, пропорциональной мерой, которую греки называли «Золотым прямоугольником», который они считали идеальной геометрической формой. Я неоднократно видел эту дверь, отмеченную буквами греческого алфавита, форма которой отражена в обычных предметах: подставка для словаря, базальтовый блок, музыкальная колонка. И один раз, удивительно, но я видел, как Пинки [кот Фила] рванулся наружу из-за границы двери в наш мир, только не таким, каким он был раньше: гораздо больше, свирепее, как тигр, и, самое главное, наполненный до отказа жизнью и здоровьем. […] [Брейди] заглянул за дверь: статичный пейзаж, ночное, тихое черное море, небо, край острова и, что удивительно, неподвижная фигура обнаженной женщины, стоящей на песке у кромки воды. Я узнал эту женщину; это была Афродита. Я видел фотографии ее греческих и римских статуй. Пропорции, красота и чувственность не могли ввести в заблуждение.

Если оно [его бессознательное] показывает мне «Золотой прямоугольник», оно делает это для того, чтобы успокоить меня этим предельно эстетически сбалансированным знаком; оно имеет прочную терапевтическую цель. Это использование всего своего абстрактного материала для подлинной цели, для меня, по большому счету. Это наставник для меня, как Аристотель был для Александра. […] Я чувствую здесь Аполлона, и это согласуется с тем, что Кумская Сивилла была его оракулом. Умеренность, разумность и сбалансированность – это добродетели Аполлона, с ясным сознанием и рациональностью. Syntosis [внутренняя гармония].

Той воскресной ночью, за четыре дня до смерти Пинки, он, и Тесса, и я лежали на кровати в спальне, и я увидел бледный белый свет, наполняющий комнату, который равномерно распределялся, и я увидел Пинки, бездейственного и беззащитного, как подсадная, вечно плавающая утка, и я невероятно испугался и все повторял: «Смерть в комнате! Я умираю!» Я начал неистово молиться, на латыни, и молился почти полчаса. Я знал, что Пинки не мог этого видеть, – это видел только я. Смерть была там, но я думал, что она пришла за мной. Я знал Пинки, и я должен был с ним разлучиться. «В течение следующих четырех дней, – сказал я Тессе, – наступит смерть». Она сказала: «Ты чокнутый». Позднее той ночью мне приснилось, что в меня оглушительно открыли огонь; со мной было все в порядке, но женщина рядом со мной была разорвана в клочья и умирала. Я бросился ей на помощь. Тремя днями позже Пинки умер. […] И в тот вечер, когда он умер, а я находился в это время в ванной, я почувствовал крепкую руку у себя на плече; я был уверен, что Тесса вошла в комнату вслед за мной, и я обернулся, чтобы спросить ее – зачем. Но там никого не было. Это было прикосновение моего уходящего друга; он на мгновение сделал паузу, чтобы проститься.