Гроздья гнева - Джон Эрнст Стейнбек

Отец поставил тарелки для детей и для себя.

— Куда же все-таки Том устроился?

— Не знаю.

— Если он нашел работу, значит, мы тоже найдем.

Эл, оживленный, подошел к костру.

— Вот это лагерь! — Он взял лепешку и налил себе кофе. — Знаете, чем тут один малый занимается? Мастерит прицеп. Вон там, за теми палатками. В прицепе у него и кровать и печка будет — все как полагается. Вот это я понимаю — жизнь! Остановился, где хочешь, и живи себе поживай.

Мать сказала:

— А в настоящем домике все-таки лучше. Как только у нас все наладится, надо сразу же подыскать себе домик.

Отец сказал:

— Эл, кончишь завтракать, поедем искать работу — ты, я и дядя Джон.

— Ладно, — сказал Эл. — Я бы хотел устроиться где-нибудь в гараже. Мне больше ничего не надо. И еще подыскать бы себе старый «фордик». Выкрашу его желтой краской и буду везде разъезжать. Видел тут хорошенькую девочку. Перемигнулся с ней. Хорошенькая, просто картинка!

Отец строго сказал:

— Ты сначала устройся на работу, а потом уж повесничай.

Дядя Джон вышел из уборной и медленно зашагал к палатке. Мать взглянула на него и нахмурилась.

— Ты не помылся… — начала она и вдруг увидела, что он совсем больной, слабый, грустный. — Пойди в палатку, полежи там, — сказала она. — Ты нездоров.

Дядя Джон покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я согрешил, а это наказание за мои грехи. — Он присел на корточки и налил себе кружку кофе.

Мать сняла со сковороды последние лепешки. Она сказала небрежным тоном:

— Заходил управляющий лагерем, посидел немного, выпил кофе.

Отец медленно поднял на нее глаза:

— А что ему здесь понадобилось?

— Просто так, пришел поговорить, — жеманно сказала мать. — Посидел немножко, выпил кофе. Говорит, как вкусно пахнет, такой кофе не часто приходится пить.

— А что ему нужно было? — допытывался отец.

— Ничего не нужно. Пришел узнать, как мы устроились.

— Что-то не верится, — сказал отец. — Должно быть, явился все вынюхать, выведать.

— Неправда! — сердито крикнула мать. — Я сразу разберу, кто за этим приходит.

Отец выплеснул кофейную гущу из кружки.

— Ты брось эту привычку, — сказала мать. — Смотри, какая здесь чистота.

— Пожалуй, такую чистоту наведут, что и жить нельзя будет, проворчал отец. — Кончай, Эл. Поедем искать работу.

Эл вытер рот ладонью.

— Я готов, — сказал он.

Отец повернулся к дяде Джону:

— Ты поедешь?

— Поеду.

— Тебе нездоровится.

— Нездоровится, но все равно поеду.

Эл залез в кабину.

— Надо взять горючего. — Он завел мотор. Отец и дядя Джон сели рядом с ним, и грузовик покатился по широкому проходу между палатками.

Мать проводила их глазами, потом взяла ведро и пошла с ним к прачечной. Она налила горячей воды и вернулась обратно. И когда Роза Сарона подошла к палатке, мать уже мыла посуду в ведре.

— Вон твой завтрак, на тарелке, — сказала мать и пристально посмотрела на Розу Сарона. Волосы у Розы были мокрые и гладко причесанные, лицо чистое, розовое. Она была в платье — белые цветочки по синему полю. На ногах туфли на высоких каблуках, купленные еще к свадьбе. Она покраснела, увидев, что мать смотрит на нее.

— Ты помылась? — спросила мать.

Роза Сарона заговорила с хрипотцой в голосе:

— Я там стою, вдруг приходит какая-то женщина, стала мыться. Знаешь, как это надо делать? Зайдешь в такое помещение, вроде маленького стойла, повернешь кран, там их два, польется вода, какая хочешь — горячая, холодная… Я тоже так сделала.

— И я сейчас пойду! — крикнула мать. — Вот уберусь и пойду. Ты мне покажешь, как надо делать.

— Я каждый день буду мыться, — продолжала Роза Сарона. — А эта женщина… она посмотрела на меня, увидела, что я беременная, и знаешь, что сказала? Сказала, что сюда каждую неделю приходит няня. Я обязательно к ней схожу, пусть расскажет мне, что надо делать, чтобы ребенок был здоровый. К ней все женщины ходят. И я тоже пойду. — Она просто захлебывалась. — И знаешь, еще что? На прошлой неделе здесь одна родила, и весь лагерь это праздновал, нанесли маленькому подарков — белья и… и даже колясочку плетеную. Она, правда, не новая, но ее покрасили розовой краской, и стала будто только что из магазина. Дали ребеночку имя, торт спекли. О господи! — И, вздохнув всей грудью, она умолкла.

Мать воскликнула:

— Слава господу, наконец-то мы среди своих людей, как дома! Сейчас пойду помоюсь.

— Иди, там хорошо, — сказала Роза Сарона.

Мать вытирала оловянные тарелки, ставила их одну на другую и говорила:

— Мы Джоуды. Мы ни перед кем на задних лапках не ходили. Дед нашего деда сражался во время революции. Мы были фермерами, пока не задолжали банку. А те… те люди, они что-то сделали с нами. Мне каждый раз казалось, будто они бьют меня… и всех нас. А полисмен в Нидлсе… Я тогда озлобилась, меня будто подменили. Мне самой себя стало стыдно. А теперь я ничего не стыжусь Здешний народ — это наш народ… наш. Управляющий… пришел запросто, посидел, выпил кофе… Через слово — «миссис Джоуд», «миссис Джоуд», «Ну, как у вас дела, миссис Джоуд?», «Как вы устроились, миссис Джоуд?» — Она умолкла и вздохнула. — Я себя опять человеком почувствовала. — Она вытерла последнюю тарелку. Потом прошла под навес и вынула из ящика свои туфли и чистое платье, нашла там же бумажный пакетик с серьгами. Уходя, она бросила Розе Сарона: — Если придет комиссия, попроси подождать, я скоро вернусь, — и скрылась за углом санитарного корпуса.

Роза Сарона тяжело опустилась на ящик и посмотрела на свои свадебные туфли — лакированные лодочки с маленькими бантиками. Она протерла носки пальцем и вытерла его об изнанку подола. Нагибаясь, она почувствовала свой живот, а когда выпрямилась, потрогала его и чуть улыбнулась.

По дороге к прачечной шла высокая, крупная женщина с ящиком из-под яблок, в котором лежало грязное белье. Лицо у нее было темное от загара, взгляд черных глаз пристальный, напряженный. Поверх бумажного платья на ней был широкий фартук из мешковины, на ногах мужские полуботинки. Она увидела, как Роза Сарона погладила себе живот, увидела ее легкую улыбку.

— Ну! — крикнула она и громко засмеялась. — Кто же будет?

Роза Сарона вспыхнула и потупилась, потом посмотрела на женщину исподлобья и поймала на себе шарящий взгляд ее черных глаз.

— Я не знаю, — пробормотала она.

Женщина опустила ящик на землю.

— Распирает он тебя? — спросила она и засмеялась, закудахтала, точно клушка. — Кого же ты все-таки хочешь?