Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

— А тут? Что мы делаем в этом странном месте?

— Нам нужна передышка. Когда драконье тело отдохнет, мы снова взлетим.

— И куда дальше?

— В обратный путь.

Стоило ли ради перелета внутри себя покидать любимую жену?

— Хоть раз скажи прямо — потребовал я. — Что мы здесь делаем? Зачем-то я ведь нужен твоему хозяину. Какова моя роль в этом несуществующем перелете?

— Ты упрям и туп! — с неожиданной злостью ответил «наездник». — И почему глупцы так часто становятся ключевыми фигурами истории?.. Ночь Большого Откровения бывает раз в шестьдесят лет. Песчаный дракон не может в одиночку попасть на гору Белой Тени — мировое равновесие не должно быть нарушено. Чудовище следует уравновесить его собственным истребителем. Тебе несказанно повезло, что я выбрал Игоря Пришвина, а не кого-нибудь другого.

Я решил воздержаться от дальнейших расспросов и двинулся к серо-розовым холмам. «Наездник» не пытался меня остановить.

Вскоре я сообразил, почему он с такой легкостью отпустил меня погулять. Чем дольше я шел, тем дальше отодвигались туманные холмы. То ли обман зрения, то ли пространство здесь имело иную конфигурацию, топологию и мерность, то ли холмы на самом деле от меня убегали — в любом случае не добраться мне до них никогда.

Я признал свое поражение и вернулся. Не впервой мне отступать — ничего зазорного не вижу в таком маневре. Обратная дорога заняла впятеро меньше времени. Значит, точно здесь неладно с пространством. Хоть что-то выясняется… Дракон по-прежнему сидел на хвосте, как гигантская собака, и шумно дышал. Бока его ходили ходуном, кончик хвоста подергивался вправо-влево, словно мух отгонял. Не было тут мух и вообще ничего живого. Скука тут смертная. Звуки глохли — как в вате, шаги по камням — и те почти не слышны.

Вспомнил я Настеньку мою ненаглядную и фаньца нашего удивительного. Вспомнил — и до того тоскливо мне стало, будто год их не видал, а не считанные часы. Девочка моя сейчас небось спит как сурок, а может, вертится в постели, заснуть не может, меня ожидаючи. Ли Хань, понятное дело, наврать ей должен был с три короба, чтоб не беспокоилась, но она ведь сердцем чует. Разве женское сердце обманешь?

А потом был обратный путь. И я, опять не успевая разглядеть детали, видел уже совсем другой не-сон: нечто похожее на мою грядущую жизнь. Я, Игорь Федорович Пришвин, мчался через годы, старея и продолжая терять близких людей, мчался по горло во вражьей крови, и конца-краю этому безумию не было видно…

По возвращении я долго размышлял об увиденном. Возможно, это моя предстоящая жизнь — вся целиком, от «Аз» до «Ять», неизменная ни в одном пункте и неизбежная. Тогда надо безоговорочно поверить в полную предопределенность, в то, что от нас, простых смертных, ничего не зависит в божьем мире. Поверить и, по-покойницки сложив на груди руки, лечь в домовину.

Согласиться с такой версией я не мог. И по логике вещей — я ведь логик, черт дери! и лучше многих умею видеть суть явлений, их связь и сокрытый в тумане будущего результат только начавшихся событий. И еще потому, что бытие мое просто-напросто потеряет смысл, не хочу я жить в этой заранее измысленной кем-то и строго по плану воплощаемой Вселенной. Не же-ла-ю!.. Не желаю быть послушной куклой в руках всемогущего кукловода. Ни за что.

И я искал любую возможность, чтобы выскользнуть из оков проклятой неизбежности. «Это лишь один из возможных сценариев, — уговаривал я себя. — Или это вероятный ход развития событий, но он уже не может воплотиться, потому что я все знаю! Знаю и потому на каждой развилке могу выбрать иное направление».

Но стоило мне отвлечься, не прочитать вовремя очередной самозаговор, как вдруг я со всей определенностью сознавал, что действительно не в силах изменить ни буквы, ни шага. Чувство полного бессилия — вот что, оказывается, самое страшное в подлунном мире! И мне становилось жутко — до такой степени, что я забывал себя, забывал о Насте и сломя голову несся в пустыню, чтобы изнурительным многочасовым бегом, хриплым яростным дыханием, жжением в иссеченных мельчайшими песчинками глазах выбить, выжечь, выдавить из себя этот необоримый ужас…

— Настя! — закричал я с порога и, влетев в середину нашей единственной комнаты, стал как вкопанный. Что-то было не так.

— Живой! — воскликнула Настя. — Слава богу! Наконец-то!

Она с трудом поднялась с постели. В полумраке, поглотившем наше жилище, я никак не мог рассмотреть ее, понять, что же с ней приключилось за эти сутки. Ноги мои вдруг подкосились, и я рухнул на глиняный пол, сильно ударившись лбом. Искры полетели из глаз. На то, чтобы подняться, сил не хватило.

— На солнце перегрелся, — посетовала Настя. — Бедненький ты мой… Успел…

Ко мне на помощь подоспел Ли Хань. Старый фанец тихонько хмыкал, пытаясь меня поднять. Девочка моя едва смогла опуститься на колени. Ей мешало огромное пузо, тянуло к земле.

Пришел в себя я спустя полчаса — после того, как холодное мокрое полотенце легло мне на лоб, после того, как здоровенный кувшин прохладного кумыса ухнул в меня, словно в бездонную бочку. За эти удивительные сутки я ни разу не пил и не ел и даже не вспоминал о питье и еде.

Итак, я вернулся, когда до рождения моей дочери оставалось всего три недели. Дочери, о зачатии которой я и не знал.

Настя мысленно похоронила меня, хотя каждодневно уговаривала себя, что я жив и здоров. Ли Хань кормил-поил ее, выкраивая из своего заработка, и как мог утешал: мол, рано или поздно многие из тех, кому посчастливилось попасть на гору Белой Тени, возвращались домой. Моя жена от таких утешений начинала плакать. Он поглаживал ее по спине и плечам, делая целебный массаж, и она засыпала. Так проходил день за днем…

Я осторожно прижимал Настю к себе, гладил ее волосы, потускневшие и поредевшие за время тяжелой беременности, вдыхал их запах — не похожий на прежний и все равно такой родной.

— Больше я не оставлю тебя ни на час, — говорил я и верил, что так оно и будет. — Я не смогу жить без тебя.

Даже вечное, незыблемое время стало предательски ненадежным. Оно могло разлучить нас навсегда. Одна-единственная потерянная мною ночь оказалась не просто ночью — за все на свете надо платить, а за великое знание — в особенности…

Сначала я ни за что ни про что потерял восемь с гаком месяцев жизни, а теперь бесценные знания, полученные на священной горе Белой Тени, были бесполезны. Что есть они, что нет — все едино. Я, хоть умри, не мог сейчас мчаться на родину и начинать новую битву — по новым правилам, новым оружием. Я был повязан по рукам и ногам близящимися родами. Ли Хань сразу предупредил меня о том, что будут они тяжелыми. Нам предстояло выхаживать кормящую мать и новорожденное дитя.

Я знал, что это плоть от плоти, кровь от крови мой ребенок, хотя мы не собирались иметь детей. Вернее, это я не собирался, и Настя не пошла бы поперек моей воли. Случилось чудо — очередное чудо в ряду событий, крушащих некогда незыблемые основы логически выстроенного мироздания.