Три минуты молчания - Георгий Владимов

А дело там, на палубе, само делалось. Слесаря с «Молодого», и правда, не дали нам пальцем пошевелить. Сами и парус убрали в форпик, и бочки убрали, и обломок мачты к месту приварили — это рей оказался, мачта чуть погнулась. Даже антенну «маркониеву» натянули. «Дед» только сходил поглядеть и рукой махнул:

— Как-нибудь дошлепаем.

Потом мы опять спали. И мы, и шотландцы. Проснулись только под вечер, когда «Молодой» нас потащил через фиорд. В Атлантике шторм уже послабел, я это по птицам видел — опять они усеяли скалы и горланили, когда мы под ними проходили. В шторм они прячутся куда-то.

Когда вышли, солнце светило косо и океан темнел грозно, поблескивал невысокой волной. Но скалы уже припорошило снегом, и были они снова белые, с лиловыми извилинами, с оранжевыми верхушками, и даже не верилось, что мы-то их видели черными, и не так давно. В миле примерно от фиорда мотались в прибое чьи-то обломки. От "Герл Пегги", наверно, или чьи-нибудь другие. Шотландцы наши помрачнели и снова стали креститься.

База нас ожидала на горизонте — вся в огнях. На мачтах, на такелаже огни и в десять рядов иллюминаторы. Целый город стоял посреди моря, а в воде его отражение. Когда подошли поближе, стало видно, как светится голубым светом вода вокруг ее днища, как будто его подсвечивали из глубины. Весь борт усеян был людьми, вдоль всего планширя торчали головы и на верхних палубах, в надстройках. Между мачт висел флажный сигнал по международному коду, снизу его подсвечивали прожектора: "Привет

спасенным отважным морякам Шотландии". Я на крейсере сигнальщиком служил, так я бичам и перевел. «Молодой» нас притер аккуратно к базе, матросы с него перескочили к нам и закрепили концы. Они же и сетку приняли от ухмана. Мы ни к чему не прикасались. Прямо как пассажиры.

Шотландцы стояли уже наготове. Мы вышли с ними попрощаться.

— По пятеро пускай цепляются! — крикнул ухман. — Вы уж им объясните, ребятки.

Кто-то с базы по-английски в мегафон прокричал. Наверное, то же самое.

— А ты штормтрап не мог подать? — спросил дрифтер. — Э, грамотей!

Ухман себя только рукавицами похлопал. Оплошал, мол, бывает.

Двое шотландцев подсадили маленького, помогли ему ноги продеть в ячею. Он вцепился одной рукой, а другой, забинтованной, помахал нам на прощание. Вдруг они о чем-то перекинулись, и один соскочил, показал нам на сетку. Они нас приглашали с собой.

— Да нам-то чего там делать? — спросил Васька Буров.

— Э, чего делать! — сказал Шурка. — Ехать, и все.

Он первый вцепился в сетку и меня потянул за собой:

— Земеля, поехали, раз приглашают.

Пятым вскочил Васька. И сетка понеспась. Была не была!

Ухман кинулся к нам:

— А вы-то куда? Впереди гостей…

— Ай лав ю, мистер ухман! — Шурка ему сказал.

Маленький шотландец тоже чего-то подвякнул. Очень, наверное, толковое. Нас и этот, с мегафоном, не стал задерживать.

Со второй сеткой поднялись из наших Серега с дрифтером и «маркони». Потом салаги и дрифтеров помощник Геша. А последним — с ихним кепом, представьте, — «мотыль» Юрочка. И так мы всей капеллой и пошли по живому коридору. Тут, конечно, все высыпали на шотландцев поглядеть — и комсоставские, и матросы, и девчата-тузлучницы, и прачки, и медики. Ну, и мы, конечно, пользовались успехом.

Мы сошли — по главному трапу — вниз куда-то, палубы на три, и тут вахтенный — в кителе с двумя шевронами — распахнул перед нами стеклянные двери и показал, куда идти — по длинному-длинному коридору, по красным коврам, прямо к кают-компании. А там уже двери были настежь и стол накрыт для банкета — не соврать вам, персон на сто двадцать, — весь сверкающий, уставленный бутылками, графинчиками, тортами, еще черт-те какой закусью, утыканный флажками — нашими и шотландскими.

Тут-то мы и заробели. Шотландцы — во всем черном, лоснящемся — прошли, а мы поотстали, чтоб их пропустить. И вахтенный, с двумя шевронами, нас и узрел.

— Что вы, ребятки! Куда в таком виде? Вы б хоть почистились, прибрались…

Дрифтер чего-то ему промямлил, но очень неубедительно. Это он на палубе горластый, а тут заалел, как майская роза, и сник. Один «мотыль» Юрочка проскочил дуриком. Но он-то в куртке был и в ботинках. Не такая куртка, как моя, но все же приличная. А мы-то все в телогрейках, кто даже в сапогах полуболотных, под ними хлюпало, а у меня еще и вата повылезла из плеча. Мы же про этот банкет и духом не ведали, ну каждый и пошел, в чем был.

Мы встали тесной кучкой у переборки, смотрели на всю эту толкотню и уж как чувствовали себя, даже говорить не хочется. И уйти нельзя — как попрешь против толпы, во всем сыром?

— Бичи, — сказал «маркони». — Я так понимаю ситуацию. Теперь, если только девки нас не проведут, топать нам восвояси.

Это он верную мысль подал. Вахтенный все-таки моряк был, и очень даже галантный. И ведь почти у каждого они тут есть — то ли медичка какая-нибудь, то ли рыбообработчица.

Первым Васька Буров высмотрел.

— А вон, — говорит, — Ирочка идет.

Ирочка не шла, а прямо летела на шпильках, юбка черная колоколом, блузка белая с кружевами, в ушах красненькие клипсы. Если только на руки поглядеть и на шею, видно было, что работает она на ветру, на палубе. Может быть, тузлук разливает по ящикам.

Ирочка нам понравилась.

— Надежная? — спросили мы Ваську.

— По квартире соседка! Ирочка, ты меня не узнаешь?

Ирочка взмахнула накрашенными ресницами.

— Васенька! Вот встреча неожиданная!..

Но тут она на Шурку посмотрела, и Васькиных надежд сильно поубавилось. На Шурку же нельзя не засмотреться. И она как прилипла к нему — все на свете забыла.

— Кстати, Василий. Очень я хотела бы с твоими товарищами познакомиться.

Шурка поглядел на Ваську, Васька — на Шурку. Все тут было ясно.

— Пошли. — Шурка взял Ирочку под локоть. — Там познакомимся.

Вахтенный поморщился, но пустил их…

Дальше все парами шли, чистый убыток. Наконец, еще одна пава выплыла, одиночная. Под газовым шарфиком. Вся такая, что мы чуть не ослепли. На голове было наворочено — как только шея не подламывалась?

Дрифтер на нее нацелился.

— Это же — Юля-парикмахерша. Она же мне челочку подстригала. В прошлую экспедицию.

И что-то нам эта "прошлая экспедиция" сомнение заронила.

— Как жизнь, Юля? — он ее спросил. Таким палубным голосом.

Юля даже вздрогнула. Посмотрела на него холодно — голубыми-голубыми.

— Это ты меня зовешь?

— Тебя, Юля. Кого же еще?

— Какая я тебе Юля? Я не Юля, а Верочка.

— Ах, Верочка!..