Плоды свободы - Яна Горшкова

– Хватит страдать! Стреляй!

Дуэльное оружие оказалось тяжелым-претяжелым, словно целиком отлитым из свинца.

– Нет, я не могу.

– Можешь! – рявкнул сердитый князь и поднял руку с зажатым в ней пистолетом.

Годы практики, множество часов, проведенных на стрельбище в компании соратников из «Молодой Стаи», сделали свое дело. Идгард даже не понял, когда успел прицелиться и выстрелить.

На черном сукне не различить крови, но когда Аластар чуть удивленно отнял ладонь левой руки от груди, белая ткань перчатки оказалась мокрой и алой.

– Отцеубийца, – выдохнул князь и рухнул лицом в песок.

Крыша горела. По своему обыкновению твари подожгли ее сразу, еще не успев расправиться с теми тремя калеками, что остались от дружины. Вот же смех! Отец с вассалами ушел искать боя и шурий, а те взяли и пришли сами. Выждали, выползки, чтоб в усадьбе только бабы с детьми остались да с пяток слуг, и нагрянули. Колченогий дядька Тайг, от щедрот Сэдрэнси раздобревший так, что медведю впору, только и успел, что взреветь да втолкнуть эрну и щенков, кто подвернулся, в хозяйский дом. У дверей и упал, придавив их всем своим немалым весом, шуриям даже подпирать их не придется, чтоб устроить детям Морайг последний костер.

Грэйн дергала сдавившую горло завязку ворота, пока тесьма не порвалась. Щенки за спиной молчали, только девка – полукровка, прижитая дядькой Тайгом от второй жены, скулила, да трещал огонь, отплясывая дрингу на крыше.

– Заткни ей глотку! – рыкнула эрна и, не глядя, сунула в руку старшего из волчат скэйн-даг. – Лезьте в закут. Если найдут, убьешь ее и брата.

Старшему уже десять зим, почти мужчина, он выдержит жар объятий Локки. А младший и змеиная девка пусть умрут быстро. Грэйн сама захлопнула тяжелую створку тайника, а сверху еще и хлама навалила. Если повезет, щенки просто задохнутся. Все лучше, чем…

Наконец можно было прислушаться, что там, снаружи? Уже не бьются, только твари вопят что-то победное на языке своем поганом, да баба какая-то визжит, должно быть, дядьки Тайга змеиная жена. Таких всегда напоследок оставляют.

– Нет уж, выползки, – просипела эрна, обрывая рукава рубахи, чтоб не мешались. – Напоследок у вас буду я.

Волчья голова на плече горела и скалилась, как живая. Щит братний, тяжелый – прочь его, и меч тоже не свой, как локкиной деве положено, а чужой, тяжелый и длинный. Долго таким не помашешь, но проклятым тварям хватит. Досыта нажрутся, гады!

Глотнув раскаленного воздуха, она захрипела и навалилась на двери. Ну, дядька Тайг, отожрался на хозяйских харчах! От дохлого пса проку еще меньше, чем от живого! Ролфи взревела раненой кабанихой и отвалила одну створку. Задохнувшийся было огонь радостно взвился у нее за спиной, разом добравшись до шкур и знамен, до сухого дерева резных столбов. Перехватив рукоять поудобней, Грэйн вышла на свой двор из горящего дома, схаркнула под ноги черную слюну и с ходу насадила первого из кривлявшихся вокруг выползков на клинок, как на вертел. А-а, закопошились, забегали, твари! А нечего было стрелы тратить, баб по усадьбе гоняя! Жрите теперь сталь, гады!

Наверное, ее ранили не раз и не два. Конечно, ранили, как же иначе? Только змеиная кровь – как бальзам на рану, и пока визжат вокруг эти, недодавленные, собственного воя все равно не слышишь. Главное, держаться так, чтоб сразу со всех сторон не навалились. Они ж шустрые, твари, что твои подсвинки, зато верещат так же потешно, когда им кишки выпускаешь.

Может, и четверых, но троих-то точно она зарубила прежде, чем ее саму не взяли на копья, как медведицу, и не пригвоздили к уже тлевшей стене усадьбы, пробив ключицу и ляжку. Умеючи так били, чтоб не сразу сдохла. Этого не отнимешь, умеют, твари!

Грэйн выпрямилась, насколько это было возможно с пронзенным плечом, и, прищурившись, огляделась, пытаясь найти в сливающемся в один, орущий и мельтешащий, словно мошки над болотом, рой, строе врагов хоть что-то живое и осмысленное. Пусть нож, пусть взгляд – боги, да хоть что-то! Не может же быть так, чтобы вот так все и кончилось? Это же все равно, что в трясине тонуть – куда ни глянь, один лишь морок…

Ролфийку мгновенно опалило жаром понимания. Скосив глаза, она мельком заметила, как оскалилась, будто живая, огненная волчья морда, пытаясь побороть чары. Морок! Пусть кровь хлещет из настоящих ран, пусть меч выскользнул из руки и дыхание перехватывает от боли – это все волшба, чужая и гнусная волшба, и нечего здесь бояться и смерти страшиться тоже нечего…

– Эта война окончилась еще до того, как я родилась, Живоглот, – одними губами прошептала Грэйн. – Тебе не запугать меня призраками. Я ведь в них не верю.

Но это не помогло. Ролфийка по-прежнему стояла, прибитая копьями к стене собственного дома, и только эти копья не давали ей упасть. А потом…

«Не запугать, ты сказала? – вкрадчиво шепнул Предвечный голосом Хереварда. Грэйн никогда его не слышала, но сразу поняла – это он, такой самодовольной сытостью от него разило. – Да ты сама себя запугаешь, маленькая кровожадная сучка. Вот, гляди! Узнаешь?»

Толпа безликих теней, сотканных ворожбой Живоглота, расступилась, как стена тумана. Грэйн прищурилась еще сильнее, до боли в обожженных веках – и узнала. Но изменить все равно ничего уже не смогла.

В этой волчьей девке было столько жажды жизни, столько чистой незамутненной донжеты, что хватило бы, пожалуй, на десятерых взрослых сыновей Шиларджи. Аж завидки брали! Слепая и глухая, как трехдневный кутенок, как все их жестокое племя, она была воплощенным в плоть пламенем Жизни. Таким прекрасным и сильным, что духи только что убитых ею шуриа вились вокруг ролфийки золотым роем, точно пчелы над вересковой поляной. Джэйффу и самому не терпелось согреть об рычащую девку руки и душу.

Дралась она тоже хорошо, не на жизнь, а на смерть. Что ни говори, а достойного врага в наши пошлые времена еще поискать надо. Чтобы отчаянная схватка горячила кровь, чтобы от воспоминаний бросало в дрожь, чтобы потом, в «змеиный» час перед рассветом с легкостью перешагнуть Порог. Девка попалась, что надо.

Именно поэтому Джэйфф не стал выкалывать ролфийке глаза. Сначала один, чтобы второй видел, а потом и его. А вот скальп… Коса знатная, толстая, приметная. Когда папаша ее вернется, будет чем бешеного пса из себя вывести. Вот потеха-то!

Шурианский командир скользнул вплотную к пленнице, крепко схватил ее за волосы и резко потянул вперед, чтобы пополам согнулась от боли. Нарочито медленно и демонстративно. Мол, учитесь, молокососы, как правильно добываются самые роскошные скальпы. Чик-чик! Осталось только оторвать кожу от черепа.

И ведь дернул же пес сначала глянуть ролфийке в лицо. Словно в зеленых волчьих глазах есть еще что-то, кроме пряной и горячей ненависти. А все оно, вечное шурианское любопытство, будь оно неладно! Никому из детей Шиларджи не устоять перед соблазном узреть доселе невиданное – бесстрашие пленной женщины. Как будто видеть дух ему мало показалось!