Приваловские миллионы. Золото - Дмитрий Мамин-Сибиряк

– А сколько в зиму проигрывают в клубе? – спросил как-то Привалов.

– Год на год не приходится, Сергей Александрыч. А среднее надо класть тысяч сто… Вот в третьем году адвоката Пикулькина тысяч на сорок обыграли, в прошлом году нотариуса Калошина на двадцать да банковского бухгалтера Воблина на тридцать. Нынче, сударь, Пареный большую силу забирать начал: в шестидесяти тысячах ходит. Ждут к рождеству Шелехова – большое у них золото идет, сказывают, а там наши на Ирбитскую ярмарку тронутся.

Пареный – темная личность неизвестного происхождения и еще более неопределенного рода занятий – в нынешний сезон являлся восходящим светилом, героем дня. Это был средних лет мужчина, с выправкой старого военного; ни в фигуре, ни в лице, ни в манере себя держать, даже в костюме у него решительно ничего не было особенного. Самый заурядный из заурядных людишек, а счастье выбрало именно его… Впереди предвиделись новые куши и новые жертвы. Собственно, для случайностей здесь оставалось очень немного места: все отлично знали, что проиграет главным воротилам за зеленым столом тысяч пять Давид Ляховский, столько же Виктор Васильич, выбросит тысяч десять Лепешкин, а там приедет из Петербурга Nicolas Веревкин и просадит все до последней нитки. Из случайных жертв подвертывались сорвавшиеся с родительской цепи купеческие сынки, хватавшие плохо лежавший кус адвокаты, запустившие лапу в сундук банковские служащие и т. д. Адвокаты и горные инженеры пользовались в этом случае особенно громкой репутацией, потому что те и другие представляли для настоящих матерых игроков постоянную статью дохода: они спускали тут все, что успели схватить своими цепкими руками на стороне.

– Фильтруют нас здесь, батенька, крепко фильтруют, – говорил Nicolas Веревкин, потряхивая своей громадной головой. – Изображаем из себя веспасиановых губок или пиявок: только насосался, глядишь, уж и выжали, да в банку с холодной водой.

Привалов с любопытством неофита наблюдал этот исключительный мирок и незаметно для самого себя втягивался в его интересы. Он играл по маленькой, без особенно чувствительных результатов в ту или другую сторону. Однажды, когда он особенно сильно углубился в тайны сибирского виста с винтом, осторожный шепот заставил его прислушаться.

– Который? – спрашивал один голос.

– Вот этот… с бородкой, – отвечал другой.

– Гм… Ловко Александр Павлыч обделал делишки; одной рукой схватился за заводы, другой…

Дальше Привалов не мог хорошенько расслышать шепот, но почувствовал, как вся кровь бросилась к нему в голову и внутри точно что перевернулось.

– Так-с… – продолжал второй голос. – Значит, она к нему и ездит?

– Не к нему в дом, у него своя жена… а к этой даме… Вон ее муж играет налево в углу с Павлом Андреичем.

Привалов инстинктивно взглянул налево в угол: там с Павлом Андреичем играл по одной сотой Виктор Николаич Заплатин.

– А давно? – продолжался шепот.

– Да уж второй месяц. Красавица… Молодец этот Александр Павлыч! Так ему не взять бы ее, так он сначала ее выдал за него, а потом уж и прибрал к своим рукам.

Этот шепот заставил побелеть Привалова; он боялся оглянуться на шептавшихся, как человек, который ждет смертельного удара. У него дрожали колени и тряслись губы от бешенства. Теперь он в состоянии был убить кого угодно… Игра как раз кончилась, и когда он поднялся с места, невольно встретился глазами с двумя шептавшимися почтенными старичками, которые сейчас же замолчали. Привалов пристально посмотрел на них. Это были совсем незнакомые люди, по костюму – среднего провинциального круга. Его гнев так же быстро упал, как и поднялся: чем виноваты эти невинные сплетники, что он уже сделался жертвой беспощадной городской молвы? Теперь его интимная жизнь не была уже тайной, она была выброшена на улицу и безжалостно топталась всеми прохожими.

X

Вернувшись из клуба домой, Привалов не спал целую ночь, переживая страшные муки обманутого человека… Неужели его Зося, на которую он молился, сделается его позором?.. Он, несмотря на все семейные дрязги, всегда относился к ней с полной доверенностью. И теперь, чтобы спуститься до ревности, ему нужно было пережить страшное душевное потрясение. Раньше он мог смело смотреть в глаза всем: его семейная жизнь касалась только его одного, а теперь…

«Но обман, обман! – стонал Привалов, хватаясь за голову. – Отчего Зося не сказала прямо, что не любит меня?.. Разве…»

Привалову страстно хотелось бежать от самого себя. Но куда? Если человек безумеет от какой-нибудь зубной боли, то с чем сравнить всю эту душевную муку, когда все кругом застилается мраком и жизнь делается непосильным бременем?..

Сквозь этот наплыв клубком шевелившихся чувств слабым эхом пробивалась мысль: «А если все это неправда, пустая городская сплетня, на какую стоит только плюнуть?»

«Конечно, неправда… – говорил вслух Привалов, утешая себя собственно звуком этих слов. – Зося никогда не спустится до обмана…»

Но сейчас же около этой фразы вырастал целый лес страшных призраков. Привалов перебирал все мельчайшие подробности своей семейной жизни, которых раньше не мог понять, – они теперь осветились ярким, беспощадным светом… Ложь, ложь и ложь везде и во всем! Ложь в этой роскошной обстановке, ложь в каждой складке платья, в каждой улыбке, в каждом взгляде… Вот где источник ненависти к нему, с которой Зося напрасно боролась первое время. Половодов совсем опутал ее тысячью нитей, и она для этого человека могла решиться на все. Теперь ей больше нечего было терять, нечего ждать впереди: она отдалась течению, которое ее неудержимо несло в бездну. Может быть, она не отдалась еще Половодову – для такого обмана она слишком была расчетливой и холодной, – но, что гораздо хуже, она принадлежала Половодову душой. Он все простил бы ей, все извинил, если бы даже открыто убедился в ее связи с Половодовым, но ведь она больше не принадлежала ему, как не принадлежала себе самой.

Привалов забылся только к самому утру тяжелым и беспокойным сном. Когда он проснулся, его первой мыслью было сейчас же идти к жене и переговорить с ней обо всем откровенно, не откладывая дела в долгий ящик.

– Можно войти? – послышался голос Nicolas Веревкина.

– Войдите…

Веревкин пролез в двери и поместился к столу. Привалов позвонил и велел подать водки. После третьей рюмки Nicolas наконец заговорил:

– А я к вам зашел проститься…

– Разве вы уезжаете?

– На Ирбитскую отправляюсь… Есть кой-какие делишки, так надо их оборудовать. Народ все теплый собирается…

– А скоро вы думаете ехать? – спросил Привалов, раздумывая что-то про себя.

– Да этак недельки через две надо будет тронуться. Папахен-то, слышали?

– Да, слышал.

– Прогорел совсем и тоже думает махнуть в Ирбит… Эти игроки все ездят на ярмарку поправляться, как больные куда-нибудь на воды. Папахен верует в теорию вероятностей и надеется выплыть… А шельма Ломтев мастерски его взвеселил. Общипал до последнего перышка.