Отсутствующая структура. Введение в семиологию - Умберто Эко

сегодня еще рано решать спор этих двух направлений. В глубине души он равно оправдывает и бесхитростные колебания Леви-Стросса, и много более осознанные злокозненные сомнения Фуко. Во всяком случае, различение и взаимоисключение этих возможностей (наличие обеих, при том что никакое решение не гарантировано, только одна из характерных черт нашей эпохи) окончательно ликвидирует структурализм как философию.

VIII. 3. Но разве этих неустраненных сомнений нет и у Лакана? Разве не очевидна его попытка обосновать структуру детерминации бинарным кодом и в то же самое время ликвидировать какую бы то ни было структуру, гипостазируя отсутствие, которое разводит в пространстве два утверждения любой бинарной коммуникации?

Замечания Деррида по поводу игры помогают разрешить это очевидное противоречие, а также осознать, почему у Лакана время от времени возникает недоверие к самому понятию кода.

Вспомним, что было сказано о коде в А.1.IV. Накладываясь на равновероятность источника информации, код призван путем внесения некоторых правил ограничить сферу возможных событий. Код – это система вероятностей, сужающая изначальную равновероятность. Фонологический код осуществляет выбор нескольких десятков звуков, организуя их в жесткую абстрактную систему оппозиций и сообщая им дифференциальное значение. До этой операции перед нами был недифференцированный универсум всевозможных звуков и шумов, соединяющихся как угодно. Код наделяет смыслом что-то такое, что первоначально этим смыслом не обладало, при этом какие-то элементы этого «чего-то» получают ранг означающего. Но пока кода нет и пока это нечто не кодифицировано, оно может осуществлять бесконечное количество сочетаний, которые только позже, после наложения кода, могут стать носителями смысла.

Но как увидеть, описать, в конце концов, назвать то, что еще не кодифицировано? Это можно сделать с помощью теории вероятностей. Но теория вероятностей, отождествляет ли она статистические законы с предполагаемыми объективными законами хаоса, или понимает их только как инструментарий, пригодный для предвидения, может сказать только одно: каким образом может произойти все что угодно, там, где еще не оставил своего отпечатка код, и где, стало быть, еще нет структуры. Так вот, Лакан об этом ясно говорит: знаковая цепочка структурируется не с помощью кода, но на основе вероятностных закономерностей[379].

И значит, нет ни кода, ни структуры, но только Источник, только Исток (Sorgente, Fonte). И надо же случиться (и это подлинная первозданная случайность, а не та вероятность, которую не преминул бы вывести из этого случая Лакан), что специалисты по теории информации, вероятно никогда и не задумывавшиеся о проблемах онтологии, стали употреблять для обозначения источника два слова – Fonte, Sorgente, а не одно, и эти термины вкупе со всеми их коннотативными оттенками наилучшим образом означают Начало и Различие, Родник, но также Открытость, из которой проистекают все события. «Исток» и «Источник» приводят на память поэтические мифы и метафоры Гёльдерлина, из чьей поэзии извлек Хайдеггер свое учение о языке как гласе первоначал. «Неведомо, что делает поток». И что происходит в источнике информации, тоже неведомо.

Круг замкнулся, жалкие остатки структур погребены под несчетными статистическими расчетами знаковых цепей, всего лишь матриц комбинаторной игры, в которой для Деррида, как и для Ницше, что истина, что ошибка – все едино.

Что же касается того, что позже цепь может формироваться как бинарная, то это не потому, что код лингвистов и фонологов так живуч, а потому, что Источник как способность различения если что и может рождать, так это игры с различениями. Как только сверхчеловек убедился в своем собственном игровом происхождении, он уже может прекрасно обойтись без женевского человека (провозглашавшего возвышение к природной мудрости, что, впрочем, не мешало ему заниматься культурным строительством).

IX…И о том, как с ним быть

IX. 1. И вот тут-то было бы логичным со стороны художественной критики, семиологии мифов, анализа социальных структур предъявить некоторые претензии тому самому структурализму, который был расшатан усилиями Лакана, а позже Деррида и Фуко. Если всякая структура есть не что иное, как сбывание бытия, и если бытие ответствует нам в той мере, в которой, приближаясь к нему, мы его неустанно вопрошаем[380], тогда все возможно, кроме одного – научного анализа цепочки знаков как чего-то объективного.

О какой объективности означающих может идти речь, если они разворачиваются в процессе неустанного и никогда не исчерпываемого вопрошания? Разве может критический анализ сводиться к выявлению функционирования форм означающих и не принимать при этом во внимание смыслов, которыми они могут наделяться по ходу дела?[381]

Как может Леви-Стросс, когда перед ним стоит вопрос о диалектической взаимосвязи структуры потреблениям структуры произведения, пренебрегая сказанным нами по этому поводу, утверждать, что произведение искусства может быть исследовано на манер кристалла?[382]

Если Последняя Структура существует, то она несказуема, потому что нет такого метаязыка, который мог бы ее схватить, а если она только сквозит в языке и его оборотах, то она – не Последняя, ибо в тот самый миг, когда она начинает вырисовываться, она утрачивает те качества, которые делают ее Последней, т. е. способность отступать в тень, порождая другие проявления. И однако, до всякого определения к этой структуре обращаются, вызывая ее, и уже в само это вызывание входит тот самый аффективный компонент, который столь существен для всякого герменевтического отношения, и, стало быть, структура не объективна, но наделена смыслом. Но если мы возвращаемся к истолкованию (а мы уже видели, что без диалектики интерпретации нельзя претендовать на построение какой бы то ни было структурной онтологии или онтологического структурализма), то вера в то, что выявленная нами структура объективна, дело мистическое, ведь тогда приходится соглашаться с тем, что Великий Поставщик всех смыслов гарантирует мне законность и правильность выявленного мной смысла.

IX. 2. Но, если я воздерживаюсь от суждения по поводу объективности структуры, мне ничего не остается, кроме как считать выявленную структуру со всеми ее смыслами познавательной моделью.

А если я знаю, что структура – это модель, то из этого следует, что с онтологической точки зрения она не существует. Но если бы мы считали ее онтологической реальностью, мы должны были бы заключить, что как структура – а в этом мы уже убедились – она точно также не существует. В любом случае структура отсутствует. И ничего другого не остается: то ли считать это Отсутствие конститутивным для моих отношений с бытием, то ли признать структуру Фикцией. Третье решение: продолжать обращаться с ней как с истинной и поддающейся описанию в одно и то же время, – иллюзорно и ложно.

IX. 3. Но не даем ли мы вовлечь себя снова в череду