Испекли мы каравай - Наталья Нестерова

На самом деле ей, наверное, хотелось сказать: «Как я вас люблю!»

Папа меня не выручил.

На шахте случилась авария, и он пришел домой за полночь. Прежде чем идти спать, он как обычно зашел в мою комнату — поправить одеяло, убрать с моего лба волосы и тихонько поцеловать. Но в ту ночь я, не в силах расстаться с Изольдой, взяла ее в свою постель, положила с краю, сама откатилась к стеночке.

Не включая света, папа вошел в детскую, склонился и облобызал манекен. Папа взревел как бешеный бизон. Соседи, наверное, повыскакивали из кроватей. Маме потребовались доли секунды, чтобы проснуться и совершить невероятный прыжок из одной комнаты в другую. Мама включила свет. Таким папу я еще не видела. Испуганным. Папы ничего не боятся и никогда не пугаются, на то они и папы. Но мой смотрел на Изольду с диким страхом.

— Кто это? — просипел папа.

Забегая вперед, скажу, что реакция на Изольду у мужчин и женщин была одинаково противоположной. Мужчины вопили как раненые звери и спрашивали: «Кто это?» Женщины не верещали в голос, как можно было бы ожидать, а обморочно ахали и приседали, колени у них подкашивались. Первым вопросом тетенек было: «Что это?» Исключением стала только тетя Зина, но о ней речь впереди.

К сожалению, Изольда, укрытая одеялом по шею, предстала перед папой не лучшей своей стороной — плешивым черепом и пустым глазом.

— Что ты молчишь? — спросила меня мама. — Сначала чуть меня на тот свет не отправила, теперь папу.

Я принялась нахваливать свою новую большую куклу, через слово вставляя «папочка»: «Папочка, она прекрасная… папочка, я без ума от нее… папочка, скажи маме, пусть Изольда останется…»

Но папочка меня не слушал. Он подошел к кровати, откинул одеяло и уставился на Изольду с таким брезгливым отвращением, словно это была не большая кукла, а мерзкая гигантская лягушка. Я невольно рассмеялась: папа испугался манекена!

— Тебе весело? — нахмурилась мама.

— У нас водка есть? — повернулся отец к маме.

— У нас есть валерьянка, — ответила мама. И спросила меня: — Довольна? Тебе все ясно?

Спросонья плакать трудно, не тот настрой организма. Но после разбега, который пришелся на уговоры моих родителей, настрой появился, и я разрыдалось в полный голос.

Папа молча смотрел в сторону. Мама велела прекратить истерику. Они выступали единым фронтом и были непреклонны. Обычно мои слезы папа выдерживал одну-две минуты, мама могла выстоять до десяти, а тут, казалось, я могу убиваться до бесконечности, а им хоть бы хны.

— У меня уже вся вода в голове кончилась, — устала я рыдать.

— Может, это и к лучшему, — сказал папа. — Разжижение мозгов прекратится. Иди спать. Чтобы этого чудовища завтра в доме не было!

Я ушла недалеко, спряталась в коридорчике, чтобы подслушать, вдруг в разговоре родителей я уловлю лазейку, через которую завтра смогу протащить свое пылкое желание сохранить Изольду. Родители говорили тихо, и мне мешала икота, которая сотрясает после бурных рыданий.

Неожиданно мамин голос повысился:

— Вынеси ее сейчас сам на помойку!

— Как ты себе это представляешь? Вдруг меня кто-то увидит? Тащу ночью человеческое тело!

— Давай ее поломаем на части, затолкнем в мешок.

Вариант расчленения манекена папе тоже не приглянулся. Папа вернулся к первому маминому предложению:

— Ты права. Дочь сама принесла, пусть сама и выбрасывает. Пойдем спать!

Я шмыгнула в свою комнату. Крепко обняла Изольду — пусть вырывают ее у меня. Но родители ко мне не заглянули. Прижимаясь к холодному пластиковому телу, я отчаянно страдала. А главное, не понимала, чем вызвана такая острая и дружная реакция мамы и папы. У меня самые лучшие на свете родители, с этим согласны даже мои друзья. Самая умная и красивая мама, самый веселый и сильный папа. Я у них единственный и долгожданный ребенок. Однажды я подслушала болтовню соседок, которые говорили, что мама долго не могла родить. Сама, наверное, рассуждала я, панталоны не носила в детстве, теперь меня мучает. Откровенно говоря, из родителей я вила веревки и всегда добивалась того, чего хотела. Нужно было только соблюдать баланс, не зарываться, чтобы они думали, будто воспитывают меня. А тут они окаменели в своем неприятии какого-то несчастного сломанного манекена, не позволяют ребенку наиграться с большой куклой.

Ответ я нашла много лет спустя. В иностранном аэропорту увидела девочку не старше пяти лет, которая держала на руках трехмесячного младенца. «Странно, — подумала я, — доверили ребенку малыша. И почему младенец голый? Может, что-то случилось? Нужно подойти? Но никто из окружающих не реагирует». И тут девочку кто-то позвал, она опустила одну руку, другой схватила младенца за ножку. Малыш полетел вниз и ударился головой о мраморный пол. Я издала тот самый тихий «Ах!» и присела, колени подогнулись от ужаса… Оказывается, у них за границей появились куклы из мягкой резины — точные, до деталей, копии младенцев. На мой взгляд, эти игрушки были отвратительны. Давно известно, что в искусстве чрезмерная достоверность, без грана вымысла и фантазии творца бывает либо скучной, либо пошлой.

В истории с манекеном мама и папа тоже не видели в Изольде игрушки, куклы. Им она напоминала непохороненного изуродованного мертвеца и вызывала отвращение, брезгливость, рвотный спазм. Их тошнило от мысли, что дочь будет играть с этой мерзостью.

Горе, бессонная ночь и непреклонность родителей надломили мою волю, но полностью не убили желания во что бы то ни стало сохранить Изольду. Утром я отказалась завтракать, вышла на кухню уже полностью готовой к школе — коричневое форменное платье с белыми воротничком и манжетами, черный фартук. В руках портфель. Я сказала родителям, что унесу Изольду из дома, когда вернусь из школы. А если они попробуют в мое отсутствие выкинуть такую замечательную куклу, то я убегу из дома с солдатом, с циркачом или просто с Юркой из пятого подъезда. Вид мой, наверное, был настолько хмур и решителен, что мама никак не прокомментировала угрозу сбежать из дома.

Только спросила:

— Ты даешь честное слово, что уберешь из дома это безобразие?

— У порядочных людей не просят клятв! — гордо ответила я.

Папа крякнул и закрыл лицо газетой. Это были его запомнившиеся мне слова.

Никому из подруг я не рассказала про Изольду. Их родители могли быть не столь жестокосердны и позволили бы оставить манекен. Мою прекрасную куклу! Ни за что! Изольдой могу обладать только я, пусть и втайне пока. Найду Изольде пристанище, нашью нарядов, тогда уж стану хвастаться.

В нашем доме был чердак, которым никто не пользовался. Постиранное белье сушили во дворе на веревках. Чтобы детвора не шалила на чердаке, его дверь заперли на большой амбарный замок. На площадке перед этой дверью я и решила спрятать Изольду. Мне было запрещено трогать мамины вещи, надевать их на манекен, но не оставаться же Изольде нагой! В кладовке имелся мешок, в него мама складывала ветхое постельное белье, негодную одежду — на тряпки. Мне повезло: обнаружился почти недырявый пододеяльник, который я разрезала по швам и соорудила Изольде балахон с дыркой для головы в центре. Теперь Изольда смахивала на привидение, образ портил только старый клетчатый платок, им я повязала манекену голову. Я приготовила молоток, гвозди, веревку и осторожно выглянула за дверь квартиры, прислушалась: пусто ли на лестнице? Подхватив Изольду и инструменты, рванула вверх по ступенькам — на пятый этаж с третьего и еще один пролет до двери чердака. Повезло, никто не встретился.