От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

— Я забыла вам сказать, — продолжала Людмила Казимировна, — что Улавган за эти годы совершенно преобразился.

Когда мы приехали туда, это было небольшое затеряннное среди голой тундры стойбище. Оно состояло из одних юрт, лишь два стандартных домика приютились на отшибе.

Постоянно жили в Улавгане только женщины и дети. Оленеводы почти круглый год, или, как тут говорят, от снега до снега, были в кочевках. Позднее, когда в колхозе ввели дежурных пастухов, они получили возможность чаще бывать дома.

Улавганцы радушно встретили моих родителей и специально для нашей семьи соорудили юрту, устлав ее внутри чистыми оленьими шкурами. Мы и прожили в ней все лето до осенних холодов.

Узнав, что наша важенка погибла на горном перевале, они привели нам другую вместе с белым теленочком.

— Слышали, что девочка без оленьего молока не может, — сказала старая эвенка Алья. — Так что бери другую важенку. А белый теленочек пускай твоему сыну будет, ведь он старший у тебя, верно, мамка?

— Старший, — смущенно сказала мать.

— Вот видишь, Ичанго правильно говорил.

Отцу моему все-таки удалось в одном из стандартных домиков открыть школу.

И первого сентября 1946 года, как и повсюду в нашей стране, двадцать пять мальчиков и девочек пришли на первый урок.

Парт в классе не было. Сидели на скамейках, сколоченных из сосновых реек. Зато доска висела настоящая, во всю стену.

В тот день около школы собрались, как на праздник, все жители Улавгана. Приехали из тундры пастухи.

Прямо на улице в больших чугунных котлах варили оленье мясо для торжественного обеда.

Во время веселого пиршества отец говорил:

— Друзья мои, все, что было в наших силах, мы сделали. Школа наша, хоть и крохотная, всего один первый класс, но год от года она будет расти, и в будущем на ее месте вырастет новая школа-интернат, где ребята будут жить со всеми удобствами. А учителей будет в той школе, я думаю, столько же, сколько у нас нынче учеников. — И обратился к Ичанго, который сидел ссутулясь на корточках и курил трубку: — А вам, дорогой Ичанго, большое спасибо от нашей семьи за помощь и заботы. Вы были нашим проводником, теперь стали нашим другом!

Бабушка Алья, маленькая, сухонькая, с желтоватым, морщинистым лицом, управлявшая трапезой, вытащила из кипящего котла кусок оленьей грудины и передала Ичанго. Он взял мясо и, обжигаясь, принялся есть, обрезая около губ острым, как кинжал, охотничьим ножом.

А после пиршества, как здесь издавна заведено, начались гонки на оленях, стреляли из луков по мишеням, соревновались чаутчики.

С тех пор начало учебного года отмечают в Улавгане как радостный праздник.

Нужно ли вам говорить, что слова моего отца в точности сбылись?

Как раз я, его дочь, одна из двадцати пяти учителей нашей новой школы-восьмилетки.

Есть среди них и четыре эвенки. Когда-то они пришли в первый класс той крохотной школы, которую открыл в стандартном домике Казимир Петрович Карцев...

Людмила Казимировна поднялась с валуна, прошлась вдоль берега залива, потом вернулась на место и сказала:

— Вы, наверно, устали слушать меня?

— Да что вы, сколько я ни просил Ичанго рассказать о себе, ничего толком от него не добился. «Ты ее, Людмилку нашу, спроси, — говорил он, — она лучше расскажет тебе».

Она рассмеялась.

— Он ведь теперь и живет у нас. Тогда слушайте, что было с ним дальше.

Случилось это несколько лет назад.

То ли из-за яркого отраженного солнца, от которого он никогда не берег глаза, то ли с возрастом — ему уже шел седьмой десяток — у Ичанго стало портиться зрение.

Прежде, когда косяк оленей утягивался далеко к горизонту, он отлично видел вдали густой лес движущихся рогов. А однажды в ясное утро, выйдя из палатки, он не мог различить стоявшего неподалеку белого укчака. Перед глазами плыл, колыхаясь, туман. Сперва Ичанго подумал, что это со сна у него глаза затуманились, и успокоился.

И верно, вскоре зрение к нему вернулось. Он сел на своего оленя и отправился догонять табун. Но через два дня все в точности повторилось.

И снова Ичанго решил, что это ненадолго. Так в течение месяца раза три или четыре глаза его то по-прежнему видели ясно, то вдруг словно бы угасали, и ему стоило огромных усилий смотреть за стадом.

Потом это у него прошло.

Когда Ичанго в последний раз приехал в Улавган, чтобы отпраздновать начало учебного года, мы даже не заметили в нем никакой перемены. По-прежнему добрый, учтивый, он привез мне в подарок из тундры пару чудесных рогов, сброшенных весной его белым оленем, а матери — две пушистые шкурки лисицы-огневки.

...И вот в конце дня началось состязание чаутчиков.

Это, скажу я вам, захватывающее зрелище. Сколько нужно силы, ловкости, умения, чтобы с одного броска заарканить строптивого хора и выхватить его из кораля.

Как уже издавна повелось, главным арбитром в состязаниях был мой отец. Он же и присуждал победителям призы, которые заранее припасал. То это была бутылка хорошего портвейна, то пачка трубочного табака. Получить приз из рук Казимира Петровича эвены считали за честь, и каждый старался стать первым.

Хорошо помню тот день. На небе ни облачка, ярко светило солнце. Километрах в пяти от Улавгана, на холмистом месте, среди зарослей кедрового стланика, содержался в загоне целый табун оленей.

Туда-то и потянулись эвены. Все были в праздничных одеждах. Кто шел пешком, кто ехал верхом, а многие мчались аргишом на нартах. У нас на Севере не только зимой по снегу ездят на нартах, но и летом, и осенью — по траве.

— Чаутчики, приготовились! — скомандовал мой отец.

И сразу же десять пастухов, сбросив с себя кухлянки, выстроились в один ряд перед коралем. У каждого — ременной аркан.

Первым справа стоит старейший пастух Ульты. Лицо его напряжено, глаза прищурены. Он часто переступает с ноги на ногу, будто ищет для них опоры покрепче — ведь перетянуть чаут с заарканенным оленем не так-то легко, — и наконец успокаивается.

Ичанго стоит в ряду четвертым. Он в таком же, как у остальных эвенов, из светло-коричневой ревдуги жилете, но из-за горба на спине