Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

Васильев: «Философия математики», Иванов-Разумник: «Русская литература 20‐го века»[951], я провел курсы докладов: «Культура мысли» и «Антропософия как путь самопознания»[952] и т. д.

В мае и июне 1921 г. у нас была очень большая программа (не меньше чем сорок докладов за два месяца). И когда я уезжал из России, был организован юбилей Достоевского и уже наполовину проведен с такими публичным докладами: 2‐го октября: Пумпянский: «Достоевский и античность», 5‐го октября: проф. Аскольдов: «Религиозно-этические взгляды Достоевского», 9‐го октября: Шкловский: «Герои Достоевского»; 10‐го октября: Андрей Белый: «Толстой и Достоевский»; 13‐го октября: Сорокин: «Достоевский как социолог»; 16‐го октября: Штейнберг: «Достоевский как философ», 17‐го октября: Адрианов: «Карамазовщина» (непереводимое слово); 20‐го октября: Волынский: «Верования Достоевского»; 22‐го октября: Иванов-Разумник: «Достоевский и Константин Леонтьев»; 24‐го октября: Ольга Форш: «Достоевский и Блок», 25‐го октября: проф. Эйхенбаум: «Достоевский и Лесков»; 26‐го октября: Чебышов-Дмитриев: «Самоубийцы у Достоевского»; 27‐го октября: Векслер: «Композиция романа „Бесы“»; 29‐го октября: Иванов-Разумник: «Достоевский и революция»; 30‐го октября: Мейер: «Достоевский и наше будущее»; 31‐го октября: Абрамович: «Достоевский в критике»[953].

По этому списку, из которого я Вам назвал только некоторые темы, Вы можете себе представить, что «Вольфила» есть нечто серьезное; и она доподлинно детище маленькой группы людей. (Мы с Ивановым-Разумником вместе вызвали к жизни это место культуры, единственное место в России, где еще говорят свободно и независимо); на докладах собирается очень много людей самых разных интересов и возрастов (доценты, студенты, курсистки, рабочие, красноармейцы, матросы, пенсионеры, гимназисты и т. д.); те доклады, которые бывают по воскресеньям, длятся с трех часов иногда до восьми, до половины девятого: каждый может выступать; и председательствовать — это труд. Много от «трехчленности»[954] мы ощутили в воздухе; трехчленное название «Вольфила» не случайно[955].

Три моих товарища из нашего Совета, смеясь, говорят друг другу, что они втроем носят в себе подобие целого; так, Штейнберг является представителем слова «философская»; Эрберг — слова «вольная», Иванов-Разумник — слова «Ассоциация»; и они говорят мне, смеясь, что я — вечный президент потому, что я объединяю эту тройку в одно целое, и тогда получается «Вольная Философская Ассоциация»[956].

……………………………………

Но я оставил Волошину.

В июне 20‐го года госпожа Волошина чувствовала себя очень слабой и больной, но мужественно перенесла недомогание; было бы, конечно, хорошо, если бы она могла приехать в Германию; но это так сложно (деньги, виза, паспорт и т. д.); мне пришлось два года хлопотать о возможности выезда в Германию[957]; я хотел убежать[958], но Чрезвычайная Комиссия узнала об этом и ее агенты следили за всем, что я делал[959]; госпоже Волошиной, видимо, этот путь заказан[960].

Я благодарю Вас и госпожу Моргенштерн от имени госпожи Волошиной: деньги на рождественский подарок я как раз в эти дни получил и передал госпоже Ремизовой[961].

Господин Трапезников устроился на очень важный пост в Комиссии по Охране памятников: он активен и делает много хорошего[962], как и господин Петровский, деятельность которого в Румянцевском музее продвигается[963] (там вместе с ним работают и некоторые наши антропософские друзья)[964]; можно сказать, что наши члены в своей просветительной работе сделали очень много хорошего для культуры искусства и культуры книги в эти тяжелые годы; например: господин Машковцев (наш член, организовал 18 провинциальных музеев изобразительно искусства (он также в Комиссии по Охране памятников, где работают антропософы)[965].

……………………………………

Наша антропософская работа все же продвигается; она не развивает внешнюю деятельность (которая наполовину прекратилась из‐за тяжелых обстоятельств); внутренняя деятельность продолжается; есть маленькие кружки, курсы для начинающих и студии; два раза в неделю проводится собрание Общества (во вторник для изучения докладов доктора и в пятницу, чтобы вместе изучать книгу «Как достигнуть»[966]); в понедельник и в (не точно знаю день…)… собираются две группы для начинающих, в среду собираются члены Правления); и, наконец, есть «христианский кружок» с госпожой Васильевой[967]; и другие маленькие кружки: антропософская неделя наполнена деятельностью[968].

У нас есть очень активные друзья, как госпожа Васильева (настоящая душа нашего Общества)[969], как господин Столяров; талантливый человек: философ, педагог и блестящий лектор[970]. Деятельность наших членов все же собой представляет нечто, особенно учитывая, что отношение к антропософии в России теперь очень изменилось; имя доктора Штейнера в большом почете; хотя есть и противники, — однако господствует уважение к штейнерианству; и есть поле для будущей деятельности.

…………………………………….

А теперь напишу о себе, поскольку у меня есть доверие, уважение и настоящая любовь к Вам. Все-таки трудно найти слова: —

— Разумеется: —

— многого

мне не удалось, — однако… Было удовлетворение: там — думал я — в Дорнахе, есть кто-то, кто действительно нам помогает добрыми желаниями и с любовью следит за нами; это был импульс к работе (были еще и другие импульсы); это была надежда, — точно знать, что моя жена меня ждет, думает обо мне; и по-моему все-таки это не романтизм — так думать, потому что: —

— Нас окружали: холод и голод, и нужда, человеческие боли и человеческие слезы, смерти и убийства… —

— и был еще свет, — сейчас пока рано

говорить об этом удивительном свете

это дело будущего: —

— он прорастал

через боль, через синюшные (от голода и ненависти) лица и белые простертые руки, — так, что можно было ощутить проникающие в метель весну, лето: обжигающие[971] молнии, надвигающиеся раскаты грома: наступление лета: —

— и этот контраст был мне чудом.

Много раз хотелось говорить Асе:

— «Посмотри — на эти разрушенные дома,

растерзанные города, разбитые деревни. Почему же ты не стремишься к нам? И как ты можешь понять, почему мы горды в нашем несчастье, независимы и счастливы, почему мы стали скифами, можем на Западе и на Востоке создавать наш независимый язык[972], потому что мы не только ученики; и переживали в течение всех этих лет то, что в будущем будет новой мыслью».

Потому что —

Потому что —

— слышим: —

— звенящие, светлые и золотые колокола

расцветающего сердца: все снова и снова,

— и всегда: —

— Небо!

— «Что ты можешь знать о свете утренней страны и о звуке утренней звезды?»[973]…

Такими горькими словами говорил я с Асей: и когда наступала ночь, приходили такие слова.

А она?

Слышала ли она?.. —

— Где были ее уши, где были ее

глаза? Без ушей! Без глаз!.. —

Она ослепла, совсем

онемела, оглушена!! —

— И мой