Лунные хроники. Мгновенная карма - Марисса Мейер

– Я часто задаюсь тем же вопросом.

– Как бы то ни было, я не смог заставить себя выщипнуть хотя бы еще один волосок, отчего расплакался еще сильнее, а потом мама нашла меня и отругала, типа, что, черт возьми, с тобой не так? Это же просто брови! Но беда в том, что из-за них я выгляжу каким-то злым. Мне казалось, все подумают, что я какой-то хулиган, и никто не будет со мной дружить.

Мое сердце сжимается от сочувствия.

– Когда я признался в этом маме, она сказала, что все, что мне нужно, это улыбаться. Потому что ты не можешь выглядеть злым, когда улыбаешься. – Уголки его губ поднимаются, но в его улыбке сквозит грусть, когда он вспоминает эту историю. – В общем, я прислушался к ее словам. И с тех пор стараюсь быть таким… ну, знаешь… парнем, который всегда улыбается. Во всяком случае, это лучше, чем быть парнем со злыми бровями.

Он слегка самокритично усмехается.

А я чувствую себя круглой идиоткой, вспоминая, как потешалась над его бровями в караоке в начале лета.

Не представляю, что заставило меня говорить такие ужасные вещи. Мне нравятся его брови. Мне нравится, что они такие выразительные. Нравится, как они подрагивают, когда он поддразнивает меня. Как он хмурится, когда сердится. Хотя его брови нравятся гораздо меньше, когда он сердится на меня.

Я хочу сказать ему это, но слова застревают в пересохшем горле.

– В любом случае, – говорит Квинт, – я думаю, что все мы чего-то стесняемся в себе.

– Наверное. – Мой голос еле слышен.

Он встречается со мной глазами. И секунду – час – вечность, – никто из нас не отводит взгляда. На его лице кривая полуулыбка. Мой мозг трепещет, и я чувствую себя подвешенной, бездыханной, пойманной в ловушку.

Он переводит взгляд на мои губы. Внутри все сжимается. Расстояние между нами кажется милей.

Квинт делает вдох, и я не могу пошевелиться, ожидая, что он заговорит, назовет мое имя, скажет хоть что-нибудь…

Но, когда он заговаривает, его голос звучит резко, даже дерзко. Нервно.

– Может, сменим тему? Гала? Биология? Школьные экскурсии… или еще что-нибудь?

Я облизываю губы. Это действительно безопаснее, и совершенно очевидно, что никто из нас в ближайшее время не заснет.

– Нам все еще нужно придумать наш главный приз, – предлагаю я.

– Хорошо. Правильно. Что-то бесценное, но то, что мы можем себе позволить.

Мы устраиваем мозговой штурм. Квинт подбрасывает несколько идей: Ари могла бы написать персональную песню? Или победитель может пригласить кого-то из своих самых близких друзей на следующий праздник освобождения животных, устроив что-то вроде приватной вечеринки? Все идеи хорошие, осуществимые, но ни одна не попадает в яблочко…

Я оглядываю комнату, надеясь, что меня посетит вдохновение. И вдруг мое внимание приковывает фотография морской черепахи, опутанной сетями и всяким мусором.

Я ахаю:

– Квинт!

– Что?

Я вскакиваю на ноги, придерживая одеяло на талии, и пересекаю комнату.

– Вот! Твои фотографии!

Он тоже поднимается, но с меньшим энтузиазмом.

– Мои фотографии?

– Да! Что, если мы выпустим лимитированную серию фотографий некоторых пациентов нашего Центра? Ты мог бы подписать и пронумеровать каждую. Они такие красивые и так замечательно отражают все, чем занимается Центр. Да их с руками оторвут!

– Ерунда, Прю. Хотя это довольно мило с твоей стороны.

Несмотря на его шутливый тон, я вижу, что он смущен похвалой.

– Но нет, это не подходит. Они слишком грустные. Никому не нужен такой подарок.

Я задумываюсь.

– Да, они грустные. Как и многие великие произведения искусства. Но эти фотографии… они пробуждают чувства, понимаешь? Ты запечатлеваешь эти мгновения, эти эмоции… – Я прижимаю руку к сердцу, вспоминая, как у меня перехватило дыхание, когда я впервые увидела этих животных.

– Фотографии душераздирающие, но они честные и объясняют самым эмоциональным образом, почему так важен Центр спасения. Я знаю, ты делал эти снимки не для продажи, но, если предложить их в качестве приза… Как думаешь?

Он хмуро рассматривает фотографии на стене.

– Не знаю. В смысле, мне приятно, конечно, что ты считаешь их хорошими, но… просто они… – Он пожимает плечами. – Депрессивные. К тому же я не великий художник. Никто не будет платить за них деньги.

– Думаю, ты ошибаешься. Я знаю, что ты ошибаешься. – Я умоляюще хватаю его за руку. Он напрягается. – В них есть стиль, настроение… Они идеальны!

Его губы кривятся. Мне кажется, что я его почти уговорила, но вижу, что он еще сомневается.

– Думаю, можно включить это в список возможных вариантов.

Я надуваю губы:

– Как скажешь. В конце концов, это твои произведения. Я не должна указывать тебе, как ими распоряжаться. – Мои руки опускаются на бедра, и я снова смотрю на фотографии в рамках, разочарованно качая головой. – Ты волен делать, что хочешь.

Квинт не отвечает.

Я жду, надеясь на то, что он сдастся. Всплеснет руками и скажет: «Ладно, Пруденс, твоя взяла! Бери эти чертовы фотографии, если они так много значат для тебя!»

Но его молчание тянется бесконечно.

Наконец я бросаю на него взгляд.

Он смотрит на меня, его глаза поблескивают в слабом свете фонарика.

– Что? – спрашиваю я.

Он открывает рот, но колеблется. Две секунды. Пять. Прежде чем…

– Я могу сделать все, что захочу?

Я тотчас настороженно прищуриваюсь:

– В пределах разумного.

Он резко выдыхает.

– Возможно, я опоздал…

Я уже собираюсь спросить, о чем это он, когда он опускает голову и касается губами моих губ.

Я замираю.

В голове становится пусто, как при ментальном ступоре.

Губы покалывает. Прикосновение короткое. Робкое. Неуверенное. А потом все исчезает. Его веки полуприкрыты, когда он смотрит на меня, ожидая моей реакции.

А я… я не могу реагировать. Я едва могу дышать.

Квинт Эриксон только что поцеловал меня.

Он выглядит обеспокоенным. Сглатывает так громко, что я это слышу.

– Я… давно хотел это сделать… – говорит он, как если бы это могло служить… объяснением? Оправданием? А потом он отстраняется, и эти брови, эти великолепные брови сходятся вместе, и я могу сказать, что он смущен и обижен, и… почему я не могу пошевелиться?

– Но, если я не должен был… я, возможно, неправильно понял… хм… – Он горбится, словно защищается. – Мне следует извиниться?